— Да, — сказала Бонни, — в истории семьи Энгуса тоже полно жестокости. Такой же была моя мать, но она изменилась. — Бонни замолчала, запутавшись в своих собственных мыслях. Затем сказала: — Вэл, помнишь, вчера ты спросила, что меня держит, почему я с Энгусом, и я ответила, что чувствую иногда, как будто бросаю его — маленького ребенка в толпе? Тогда, возможно, мне надо научиться не относиться к Энгусу, как к обиженному ребенку.
Вэл согласилась с этим.
— Мой друг Сэм говорит, что тот мальчик, которого ты должна лелеять, уже мертв. Все, что сможешь сделать — похоронить его и никогда о нем не вспоминать.
Бонни вздохнула.
— Да, может, он и прав.
Бледная высохшая женщина печально посмотрела на Бонни.
— Как же быть, если я никогда никому не могу показать даже синяки. Кто мне поверит? Мой муж работает в Верховном суде. Какие у меня шансы? Он никогда ко мне даже пальцем не прикасается. Когда он видит, что мне нужны деньги, то приходит в ярость и запирает меня в спальне на несколько дней. Мне нечего есть, я не могу даже сходить в туалет. — Ее худенькие плечи затряслись.
Салли обняла ее.
— Ты права. Синяки и кости заживают, но слова… Они разбивают сердце.
— Он говорит, что я сумасшедшая. — Она подняла лицо и посмотрела на Салли. — Я — сумасшедшая?
— Нет, — засмеялась Салли. — Ты абсолютно здорова.
— Ты решила бросить его, это значит, что ты не сумасшедшая.
— Да, — лицо маленькой женщины прояснилось. — Но мне уже шестьдесят. Раньше я жила ради детей. Все они ходили в престижные школы. Николас учился в Итоне, близняшки — в Эстоне. — Она вздрогнула. — Никому это не нужно. Сейчас они и знать не хотят ни одного из нас.
Бонни почувствовала, как сжалось ее сердце. Лет через тридцать она, может, станет такой же, как эта женщина.
Вэл обратилась к Памелле, симпатичной невысокой девушке:
— У тебя совсем другая история, правда?
Памелла хихикнула.
— Мой Майкл так всегда злится. А сегодня вечером хочет пригласить меня в ресторан.
Вэл вздохнула.
— И, снова, Памелла, дело кончится дракой, затем поедете домой и помирит вас постель.
— Я знаю, — она сморщила нос. — Захватывающе, правда?
Вэл покачала головой.
— Нет. Твои дети издерганы. Не смей, не смей ходить с ним сегодня, как ты сделала в прошлый раз, когда он тут носился, как бешеный. Я хочу, чтобы окна здесь были целыми.
Памелла хмыкнула. Вэл повернулась к Бонни:
— Видишь, мужчины и женщины тоже жестоко относятся друг к другу по разным причинам. Я вижу в тебе жертву насилия. Ты живешь с Энгусом в надежде изменить его. Тебе нужно понять, что он изведет тебя и твоих детей, прежде чем сам изменится. Я вижу, что ты уже начинаешь в это верить. Памелла же — жертва собственного насилия. Не так ли Памелла?