Ни слова не было сказано о том, что она его невеста, и вообще речь будто бы шла о женщине, которая впервые оказалась в этой компании, где все уже давным-давно друг друга знают, а ее надо лишь просто представить присутствующим. Патриция смущалась. Марецкий шутил, но явно был взволнован. Его сестра сдержанно улыбалась и, кажется, пребывала в напряжении. Здесь, за столом, Марецкая смотрелась матерью, сын которой решил наконец жениться и как раз сегодня объявил о помолвке во всеуслышанье. Вот так у них с братом распределились в этой жизни роли. Он беспечен и берет от жизни все, что только возможно, а у нее болит о нем сердце, и она ждет не дождется, когда же он наконец остепенится.
Потом Патриция сказала, что ей здесь очень нравится, ее покорила Москва и что все происходящее с ней было бы невозможно (тут она покраснела) без человека, который находится с нею рядом… Марецкий до этих слов переводил более-менее сносно и даже, наверное, близко к тексту, но тут забастовал, и хотя Патриция еще что-то говорила, Марецкий сказал, что дальше переводить уже совсем невозможно. Кто-то заявил, что не допустит цензуры, но Марецкий был непреклонен.
Все засмеялись. Патриция опять смутилась и замолчала.
– Она совсем не говорит по-русски? – поинтересовался кто-то.
– Гм… – смешался Марецкий. – Видите ли…
Посмотрел на Патрицию, будто сомневался, можно ли доверить гостям их общую тайну.
– Когда мы с ней только познакомились, она не знала по-нашему ни слова. Но в этот приезд, в первый же день, вдруг объявила о том, что поднабралась кое-каких русских слов. Откуда? Что? Объясняет: в Германии сейчас немало русских, она стала прислушиваться… Ну, конечно, готовилась к встрече со мной, хотела блеснуть. Блесни, говорю. Она сказала несколько слов по-русски. Все, стоп. Милая моя, говорю ей, если не хочешь загреметь в кутузку здесь, в России, за мелкое хулиганство, оскорбление общественной нравственности – никогда больше не обнаруживай своих познаний в русском языке. У нас такие слова половозрелые подростки на заборах пишут…
С двух берегов на них смотрел десятимиллионный город. Мелодия стекала за борт и стелилась над водой. Солнце катилось к горизонту. Было хорошо и весело. И легко верилось в то, что счастье в жизни есть.
Уже было выпито много водки. Икру ели ложками. Мужчины ослабили галстуки. И совсем не хотелось музыкальной классики. Душа требовала праздника. Китайгородцев был в курсе предстоящих метаморфоз, поскольку отвечал сегодня за все, что происходило на судне, но для большинства присутствующих смена декораций оказалась полной неожиданностью.