— Ничего, ничего, Илюша, дорогой, — склонился над ним Ашот. — Это горная болезнь. Не смертельная болезнь. Пройдет.
— Чаю ему надо, — сказал Левон, — может, у кого есть горячий чай?
Вопрос был нелеп — какой тут чай! И потому все промолчали. Ашот запрокинул голову солдата, положил на лицо его снег. Мимо, медленно увязая в снегу, проходили товарищи…
И снова весь наш небольшой отряд карабкался вверх. Я шел в цепочке, и мне было стыдно за свой роскошный белый полушубок, так выделявшийся среди их шинелей, за крепкие горные ботинки, которые здесь были несравнимо удобнее кирзовых сапог и валенок. Мне казалось, что мы не на равных, что меня, опытного, сильного, они, впервые очутившиеся в горах, оберегают, прикрывают своими телами от любой неожиданности.
На привале, когда, спрятавшись от ветра за скалой, решили перекусить, все вытащили по два-три сухаря. А я нашарил в рюкзаке (да, в рюкзаке, а не в «сидоре», где в уголках мешка по пустой катушке от ниток, чтобы держались брезентовые ремни) пачку роскошных американских галет — тоже забота дивизионного интенданта. На мое; «Угощайтесь», никто не ответил. Все жевали свои сухари. Лишь Федулов на правах проводника потянулся было, да под взглядом командира отдернул руку.
Меня пока не признавали своим. Я был для них заезжим гостем, у которого свой задачи, своя судьба. Вон как косо поглядывали, когда я по старой журналистской привычке решил тут же познакомиться и записать в тетрадку имена, чтобы потом не переврать, не перепутать: «Вася Потапов — сибиряк. Ашот Гукасян (ложка), Илья Резник (длинная шинель), Гурам Челидзе…»
Он был веселый парень, этот Гурам. Вокруг него сразу сбились бойцы, а он с серьезным видом, только веселые чертики блестели в карих глазах, рассказывал байку:
— Чистая правда, генацвале, — говорил он, пряча усмешку в тонких щегольских усиках. — Сам, лично, на первой странице ихней газетенки читал.
— Какой газетенки? — уточнял обстоятельный Вася-сибиряк.
— Ихней, фрицевской. Дрянь, скажу вам, газетенка, самокрутку и ту противно делать. Но зато раз в жизни правду написала.
Бойцы дружно засмеялись, чувствуя подвох.
— Ну, значит, так, — продолжал Гурам, — приехал Гитлер в гости к Муссолини в Рим. Сначала, разговоры там всякие… Потом повел дуче фюрера в музей. Посмотри, мол, дорогой, какие мы герои. То, что мое итальянское воинство из-под Сталинграда драпануло, — чистая случайность.
— Прямо так и сказал? Ну, брешешь, — чистосердечно удивился Вася.
— Я ж газетенку цитирую. Так вот. Видит фюрер, в одном зале портрет: человек в красной рубашке и с пистолетом. «Кто таков?» — спрашивает. «Гарибальди», — отвечает Муссолини. «А чего он в красной рубашке, большевик, что ли?» — спрашивает грозно фюрер. «Н-нет, — задрожал Муссолини, — это народный герой из прошлого века. А красную рубашку надевал, когда в бой шел, на случай ранения, чтобы кровь не видна была солдатам и их моральный дух всегда был в порядке». — «Здорово придумали, — сказал Гитлер, — значит, и я правильно сделал, что надел желтые штаны, когда против Советского Союза пошел…»