То, что за восемь лет в памяти своей она успела изрядно идеализировать своих друзей, она уже поняла. Не втискивались живые друзья в узкие рамочки своих портретов. Кроме того, она повзрослела, а они — нет, особенно Квали. И все их подвиги восьмилетней давности в теперешнем её понимании отдавали вопиющим ребячеством, безответственностью и самонадеянностью. Ремнём бы всю их Руку хорошим! Разложить и всыпать! Да она и сама была не лучше. Но это было восемь лет назад. А насколько другим окажется Дон? Настоящий Дон, а не то, что осталось в памяти? И тому, что у них дочь, он не обрадовался, наоборот, всех запугал чуть ли не мировой войной. А насколько изменилась она сама? Может, такая, как сейчас, она Дону уже и не нужна — слишком много горечи накопилось в душе, устала, постарела. Восемь лет для человека — это много, у неё это свой дом, Птичкина школа, Ника — целая жизнь. На душе было тягостно и смутно. Да ладно, от серпа не увернёшься, надо пойти и… и… Хотя бы пойти.
— Пойду я, Рола. Завтра — не знаю, а послезавтра точно откроемся.
На крыльце корчмы постояла ещё, преодолевая внутреннее сопротивление, потом — а, какого гоблина! — шагнула внутрь.
Риан исчез, Квали и Птичка пили компот за угловым столиком. В проходе валялся на полу Дон, Ника кралась к нему с хищным рычанием. Понять, во что играют, было несложно.
— Мама, мамочка, смотри, какой у нас с Птичкой папа получился! — завопила Ника, увидев мать. — Иди, иди, я тебе покажу! — тянула она Лису за руку. Дон сел с проказливой улыбкой, Птичка и Квали захихикали в кулачки. — Вот! Это наш папа! Он вампир! — с гордостью объявила Ника.
— Да, я вижу, — кивнула Лиса. — Тебе нравится?
— Да-а… — Дон вдруг клацнул зубами и зарычал. Ника восторженно взвизгнула, бросилась на него и повалила на пол. Дон захохотал.
— Сумасшедший дом, — обречённо сказала Лиса. — Вы знаете, сколько времени? Ночь на дворе! Птичка!
— Ну, ма-ам, ну пятнадцать мину-уток! Я её уложу! Сейчас, только компот допьём. А посуду я помыла уже, ты не беспокойся!
— А ну вас, — махнула Лиса рукой и вышла на крыльцо в сад. В след ей летело:
— Папа, папа, ты вампир-р-р?
— А то! Вот сейчас за пузо — ам! Р-р-р! — счастливый Никин визг и хохот на три голоса.
Неожиданно охватило ощущение чуждости и ненужности, будто она была лишней, чуть ли не помехой этому веселью. «Вот и всё», крутилось в голове, «Вот и всё». Она прислонилась головой к резному столбику навеса, вглядываясь в ночь. Из окон, ставших витражами, лился разноцветный весёлый свет, но быстро истаивал, не в силах развеять тьму, охватившую мир. И светляк на тополе за забором светил сквозь листья тускло и невнятно. Так и у меня, думала Лиса, так и у всех. Только маленький освещённый пятачок достаётся нам посреди ночи. У кого-то больше, у кого-то меньше, но этого всё равно так мало, так безнадёжно мало. Не подошёл. Даже с полу не встал. И зачем пришёл? Зачем вампиру ребёнок? Собирается остаться? Или ему просто наплевать, что Ника будет потом о нём спрашивать? Ну и ладно, не больно-то хотелось, просить не собираемся! Переживём. Не надо было его сюда привозить, только себе проблем прибавила. Отправила бы его вчера в Казарму — и все дела. Но это сейчас она такая умная, а вчера она уже и соображать-то была не в состоянии, столько всего навалилось.