Обалдевший Славка только хватался за голову и периодически приподнимал отпадающую челюсть. Ему не требовалось даже задавать вопросы, соседи все рассказали сами. Очевидно, нашли благодарного слушателя… или спасителя.
Братишка задал лишь один вопрос:
– Она всегда была такой?
Соседи долго молчали, отводя глаза. За всех ответил Гаврила:
– Когда-то все было в порядке. Она даже с моей второй женой дружила, вместе кожурки от семечек на асфальт поплевывали во дворе.
– Что же случилось?
Гаврила пожал плечами.
– Трудно в двух словах.
– А вы в двадцати двух попробуйте.
Старик ничего не имел против. Особенно когда гостеприимный молодой хозяин выставил на стол графин с домашней вишневой настойкой. Тут ведь и мертвый разговорится.
Рассказчик из пенсионера вышел неплохой. Очевидно, у него было достаточно времени, чтобы соскучиться по человеческому разговору.
Когда-то Тамара была красива. Аппетитна, стройна, приветлива. Если молодую бабу кто-то любит, холит, лелеет да в постели разминает, она будет благоухать, как майская роза, с утра до вечера. Сильное и надежное плечо рядом, регулярный секс, ласки между делом, цветочки не только по праздникам – и, считай, от стервозности ты почти застрахован.
Не веришь? Я двух жен пережил, знаю о чем говорю.
Была Тамарка замужем. Правда, совсем немножко. Да и не совсем по-настоящему замужем, прямо скажем. В конце восьмидесятых ходил к ней один красавец и даже вроде как остался. Мы уж думали, дело к свадьбе, да что-то ругаться они часто стали. Как праздник – так ор стоит. Тамарка любила подвыпить да подзакусить, а жених ее не особо этим делом увлекался: бывало, сядем во дворе с мужиками, зовем его: «Василий, айда задавим по чуть-чуть, завтра суббота!», – нет, качает головой, тащит домой сумки с дефицитом. Добытчик был, работал в каком-то серьезном учреждении, им карточки на питание особые давали, он их где-то втихаря отоваривал. Все Тамарке таскал – колбасы, консервы, икру в банках, сгущенку.
Но все равно, как праздник, так у них ор стоит на весь подъезд, хоть уши затыкай.
Остановился я у их двери однажды послушать, чуть не обалдел: она еле-еле языком ворочает, плачет чего-то, а он ее пытается урезонить, по щекам хлещет, воду в душе включает, а все без толку – она воет, как белуга. Бог знает, как они все это время жили. Уж на что я тертый калач, если баба в рев – я ее отключаю от всех своих систем жизнеобеспечения, не вижу, не слышу, ни о чем не прошу; она пару дней покричит, побросает посуду, а потом сама ластиться начинает, извиняться ползет, будто виновата была. Тут все хитро, братец, целая наука… но и я не смог бы так долго жить, как они в те годы. Никто бы не смог, думаю, если человек нормальный и привык, чтобы все у него было в порядке изо дня в день. Читал где-то: никакое живое существо не способно бесконечно мучиться, у него срабатывают защитные механизмы, попросту говоря, отключается сознание, когда боль пересекает определенный предел. И люди в этом смысле ничем не отличаются от каких-нибудь скунсов или кроликов. Если тебе все время больно и плохо – ты отключаешься и ни на что не реагируешь.