Было далеко за полночь. За стеной бесились два сына, ржали и, вероятно швыряли друг в друга подушками. За другой стеной две бабки – мать Цигеля и мать жены его Дины – едва существовали в глухом провальном сне. В салоне жена с упорством, которому можно было позавидовать, разбирала строки на иврите, бегущие под кадрами английского фильма. Цигель же в спальне тупо уставился в белый лист бумаги, лежащий на тумбочке. В конце недели он должен был явиться на беседу в отдел Министерства главы правительства, по сути, филиал Службы общей безопасности, куда вызывался каждый новый репатриант.
Со слов соседа, снявшего квартиру ниже двумя этажами, Ормана, уже побывавшего там, понятно было, что речь шла лишь об одном: связях и приводах в КГБ.
Цигель, как всегда, лгал, разыгрывая перед Орманом патриота Израиля, озабоченного чистотой помыслов каждого репатрианта и говоря, что был на этом собеседовании, не преминув напомнить о том, что он ведь активист алии и отказник, и это его охранная грамота. На самом же деле в эти ночные часы он исходил черной завистью к Орману, легко, откровенно и, главное, непринужденно рассказавшему собеседнику обо всем, что того интересовало. Да и Орману, с его витанием в философских эмпиреях, терять было нечего.
Цигель же должен был продумать, каким образом подать события своей жизни, выдавая ложь за правду, и все это тоже с легкостью и непринужденностью.
Страх перед секретной Службой безопасности Израиля, слывшей легендарной во всем мире, в эти минуты ночного бдения, и чувство отчаянного одиночества в доме, полном родных и близких, сковывали тело, стучали в висках, подступали тошнотой к горлу.
Что будет, если вдруг беседующий с ним, а, по сути, допрашивающий его собеседник, приветливо выслушав его, откроет рот и в единый миг откроет ему, Цигелю, всю его подноготную?
Рухнут все планы трудоустройства на авиационную базу, куда он подал документы, и не поедет он в качестве бывшего отказника ни в какой Нью-Йорк через месяц – выступать в еврейских организациях под лозунгом «Отпусти народ мой». Вместо всего этого его тут же упекут в острог. Стоит этому случиться, как Цигель тут же выложит все, хотя, по идее, еще никакой шпионской деятельностью не занимался. Разве только в Совете солидарности с евреями СССР он старательно записывал имена и адреса репатриантов из Литвы, адреса тех, с которыми они переписывались и, конечно же, бесконечные жалобы приехавших и уже жалеющих, что приехали, о чем они и писали знакомым, хотя Цигель деликатно их от этого отговаривал. У него накопились две объемистые тетради этих имен, и отдельно комментариев к лицам, которых можно «привлечь к сотрудничеству». Каждый раз, перечитывая эти рекомендации, Цигель отдавал должное своим аналитическим способностям психолога.