Он облегченно вздохнул, когда завершилась официальная часть, и все повалили в лобби, где вдоль стен стояли столы со всевозможной едой и напитками. Все жадно ели, как говорится, на дармовщинку, как будто вырвались из голодного края. «Все это за мой счет», то ли с удовлетворением, то ли со злорадством, думал про себя Цигель, как всегда завышая свои возможности, раздуваясь от гордости, скромно запивая какую-то булочку чашкой кофе и снисходительно принимая поздравления Ормана и еще каких-то незнакомых людей. Все теснились, почти наступая друг другу на пятки и беспрерывно извиняясь. Гул голосов был назойливым и утомительным.
Вдруг кто-то сзади хлопнул Цигеля по плечу, заставив обернуться. Незнакомый мужчина, выше Цигеля на голову, с чуть искривленным носом и порченым глазом громко сказал:
«Так вот он этот Цигель. Я ведь тоже был в Нью-Йорке. Сидели мы в компании евреев из Вильнюса. Они и говорят мне: ты слышал, здесь, перед американскими толстосумами сильно выступает за сионизм наш земляк Цигель. Так он же стукач и советский шпион».
Цигель глазом не моргнул, но в глазах у него потемнело.
Мужчину с порченым глазом отвлек в сторону какой-то человечек в очках с редкими волосами, зачесанными слева направо и едва прикрывающими лысину.
К горлу Цигеля подступила тошнота, надо было протолкаться, как можно быстрее, в туалет, а там, почти падая с ног, выстоять очередь в кабинку.
Цигель вырвался на воздух. Спотыкаясь, пошел, куда глаза глядят. Очутился в парке Дубнова. Его вырвало. Лег на скамейку. Надо было успокоиться. Жалел, что не пошел на вечер с женой, ведь пригласительный был на двоих. Порченый глаз стоял перед глазами, затмевая свет фонаря, пробивающегося сквозь густую листву.
Несколько дней Цигель не спал, почти не ел, подумывал пойти в Службу безопасности и во всем признаться. Чем раньше, тем лучше.
Но ведь всегда после черной полосы должен наступить светлый день. Идя на работу – паковать книги, вдруг столкнулся на улице Яффо лицом к лицу с человечком в очках, который увлек тогда на вечере кривоносого беса.
– Простите меня великодушно, – с привычной для него бесцеремонностью, на этот раз рожденной отчаянием, обратился он к очкарику, – вы узнаете меня?
– Конечно, узнаю. Мы с вами встречались на вечере солидарности.
– Еще раз извините, но кто этот кривоглазый человек?
– А-а-а. Он и вам настроение испортил?
– Не понимаю.
– Видите ли, это Цудик, но мы его зовем Чудик. Он просто болен шпиономанией, строчит доносы на активистов, отказников, узников Сиона, доказывая, что все они стали там стукачами, а потом шпионами. Иначе бы их вообще не выпустили. Никто его всерьез не принимает. Тут многие заболевают этой манией. Я слышал, что он вам сказал, но не придал этому значения.