Орман вышел на первую вечернюю прогулку после войны в Персидском заливе. Солнце за спиной клонилось к закату в пятом часу после полудня. Гулять в сумерках было невозможно в дни обстрелов, ибо они начинались с наступлением ночи. Теперь же Орман возвращался на привычные круги своих вечерних прогулок.
Гряда синих облаков светилась в багрянце неба над морем. Ранняя звезда уже мерцала во всю силу. Ветер дальних странствий приносил запах близкого моря. Узкая, галлюцинирующая полоса этой, ставшей ему воистину родной земли, казалась подобной пьедесталу феериям моря и неба – на западе, и феериям пустыни – на востоке. Два этих феномена с лихвой перехлестывали эту землю, мифологизировали ее, высвечивали, возносили к Богу.
Ряды окон громадных зданий светились давно забытым уютом.
Сумерки полны были свежести, и холодящая печаль жизни очищала дыхание, делала шаг легким, а душа раскрывалась, как роза Иерихона, предчувствовавшая благодать назревающего дождя и впитывающая этот ставший родовым горизонт.
Делегация израильских ученых отправлялась почти на месяц в поездку по России и Украине. Уже намечен был маршрут: Москва – Киев – Одесса – Ленинград – Москва.
В душе Ормана таился страх перед поездкой.
Но, как сказал Феллини: здесь, на своей земле, я могу себе даже позволить испытывать страх, но за границей, в сердце неизведанного мира, это опасно.
Внезапно в четыре стены твоего дома врывается «список кораблей», хоть и прочтенных, по Мандельштаму, «до середины», но расширяющий миг твоего комнатного существования до размаха Средиземного моря, видимого за окном.
Четырнадцать лет назад, покидая Совдепию, Орман дал себе зарок, что нога его не ступит на эту землю. Времена меняются.
Улетал, испытывая внутренний страх более, чем при сиренах войны в Персидском заливе. В аэропорту сдавали нервы. Но взлет и полет оказался легким, а с приземлением в забытом углу бывшей молодости, возникла не просто легкость, а бесстыдная легкость существования.