Несмотря на такую ошеломляющую победу, напряжение не спадало. ООН беспрерывно осуждала Израиль. Не только русские, назвавшие эту войну «тройственной агрессией Англии, Франции и Израиля», но и американский президент Эйзенхауэр – требовали отступления Израиля.
Прошло почти пять месяцев. И в марте пятьдесят седьмого «этот Бен-Гурион», которого глубоко религиозные бнейбраковцы чуточку зауважали за то, что он вернул евреям гору Синай, на которой Святой, благословенно имя Его, даровал пророку Моисею Тору, чуть не плача, выступил в кабинете министров. Радио разнесло по всему окружающему пространству знакомый дискант: «Я тот человек, который отдал молодым людям приказ идти сражаться не на жизнь, а на смерть, теперь вынужден им объяснить, почему мы должны отступить».
Час от часу не легче. Какой-то псих по имени Моше Двейк сумел пробраться в Кнессет и швырнуть гранату, ранив Бен-Гуриона, Голду Меир и других членов правительства.
Юноша Берг в эти дни был как-то далек от всего этого, витал в воздухе, вернее, готовился к своей свадьбе. Предвкушался большой праздник в среде брацлавских хасидов.
Бней-Брак превращался в единый двор.
Жители взирали с кровель, с балконов, из окон.
Отдельно сидели женщины. Почтенные раввины и их молодые последователи, возглавляемые Бергом-отцом, читали благословения жениху и невесте под свадебным балдахином. Сладкое благословенное вино вкушали молодые, а за ними и все остальные.
И тут вступали в дело клейзмеры в традиционных картузах и жилетках – кларнет, флейта, скрипка, контрабас. Песни же рабби Нахмана знали все, от мала до велика.
Хасиды Брацлава ни на миг не забывали завет своего великого учителя: мелодия – основа мироздания и высшая форма служения Богу. Тяжек удел человека, но, главное, не бояться, ибо, как завещал в песне рабби Нахман, «Великий завет – жить в радости» – «Мицва гдола лихьет бесимха». Плясали до поздней ночи, носили на плечах жениха и невесту.
Затем наступили будни. Жена Малка ждала первого ребенка. Пришло время зарабатывать на жизнь.
Не юноша, но муж Берг пошел работать подручным в мастерскую к Вайсфишу, который чинил всему Бней-Браку утюги, пишущие машинки, арифмометры, замки, примусы, керогазы. Запах машинного масла – генетический запах таких мастерских тех лет, не выветривался из давным-давно не обновляемых известкой, закоптелых стен.
Сам в чем-то похожий на эти стены, в ермолке, со следами масла, ибо он пальцами катал ее со лба на затылок и обратно, худой, с огромным кривым носом, Вайсфиш, казалось, сошел с карикатуры на еврея из какого-нибудь антисемитского журнала. Но самым выдающимся в его несколько змеином облике были огромные оттопыренные уши – настоящие локаторы, делавшие его похожим на огромную летучую мышь.