Течет река Лета (Шифрин) - страница 32
Роман сговорился с группой из Останкино, возглавляемой своим телевизионным биографом Волосецким, что меня «разведут» во время фотосессии, приуроченной к премьере спектакля. Маэстро задумал выпустить программки с фотографиями, на которых мне надлежало обниматься с настоящей козой, хотя по прочтении пьесы я придерживался идеи, что животное для Эдварда Олби — все же высокая аллегория.
Приехав на репетицию, я обнаружил еще и телевизионную съемку в связи с предстоящей премьерой. Балкон в вечно ремонтируемом театре Виктюка, всегда державшийся на честном слове, на этот раз стойко выдерживал камеру на штативе и вместе с нею грузного оператора.
В полутемном зале тоже стояли телекамеры.
Во время непростой сцены, давшейся мне потом и кровью, Роман не кричал, как обычно, а неумеренно хвалил меня, а затем вдруг предложил сделать перерыв, увидев, что в зал потянулась целая делегация, состоявшая из какой-то деревенской тетки и, как мне привиделось, целого козлиного стада.
Коз на самом деле было всего четыре, но сам факт появления даже маленького зверинца в стенах здания, в котором привычно решались проблемы любви, ненависти и безоглядной страсти, заставил нас повалиться на пол от смеха.
Я еще не вполне отошел от трудного эпизода со своей супругой по пьесе, но уже зашелся от смелого эклектизма Мастера.
— Зачем же так много коз, — спросил я, — когда для фотографий хватило бы одной козочки?
— Выбери ту, которая тебе понравится. Вот! Она уже пошла к тебе! Смотри! Пошла, муся!
На сцену по ступенькам вместе с козой взобралась и хозяйка в заношенном казакине, держа в руке целое ведро очищенной моркови. Стесняясь и краснея, она показала мне, как надо приманить к себе козу. Я взял одну морковку и протянул Мусе. В этот же миг меня ослепили вспышками фотокамеры. Я почувствовал азарт дрессировщика: присел на полу, и животное потянулось ко мне за морковкой.
— Есть! — закричал Роман. — Гениальный кадр!
Он оживился, стал режиссировать мизансцены. Коза, понукаемая его восторженными возгласами, прошла сзади, тыркаясь в меня мордой.
— Блеск! — завопил Роман. — Это мы дадим на обложку!
Забегая вперед, скажу, что к моему ужасу этот кадр таки попал на обложку самой безвкусной программки — в театре, где больше привыкли к портретам его обнаженного премьера.
Я решил доиграть до конца.
Тетка, от которой за версту разило перегаром, на мою беду, подступила ближе.
— Ефимчик, дорогой, можно я это… спою?..
— Давайте, — разрешил я. — Мы споем с вами хором…
Хозяйка вышла на середину сцену, буквально завопила какую-то народную песню. И вдруг осеклась.