— Есть — после сегодняшней ночи.
На глазах у нее выступили слезы, нежные губы приоткрылись, послышалось не то стон, не то вздох. Но заветные слова настойчиво рвались с языка. Ведь чувства настолько сильные невозможно хранить в себе!
— Прости меня Господь, потому что, Бенедикт, я люблю тебя.
— Тогда прости Господь нас обоих, не только тебя.
На этот раз он вошел в нее с неспешной, ласковой осторожностью. Это сближение разительно отличалось от первого. Умиротворенное, бережное, словно просчитанное заранее… Влюбленные любовались друг другом, нежили друг друга прикосновениями и взглядами. Ни слова, ни стона не нарушало тишины — этот союз призван был не облегчить душу, но связать любящих неразрывными духовными узами. Оргазма достиг только Бен, но Флорин ничуть не огорчилась — она вольна была дарить блаженство и радоваться каждому мгновению. И сближение это, несмотря на его простоту, едва ли не святость, потрясло обоих до глубины души.
— Я люблю тебя, — прошептал Бен, словно принося клятву.
— И я тебя люблю, — отозвалась Флорин… и расплакалась.
Сразу после этого влюбленные заключили соглашение, что это были последние слезы за день. Они станут веселиться, радоваться жизни и говорить только друг о друге.
Они отправились в Фэрбери на катафалке «кадиллаке». Машина оказалась настоящим чудовищем черного цвета, двадцати двух футов в длину, с четырьмя дверцами. В кузове, обитом бархатом, свободно разместился бы гроб любых размеров, и еще оставалось много свободного пространства. Сюда загружались венки, именно поэтому такие автомобили прозвали «цветочниками».
А до чего роскошен — просто дух захватывает! Флорин удобно вытянулась поперек сиденья, положила голову на колени Бена и высунула пятки из окна. Красота, да и только!
В пяти милях от Фэрбери Бен сверился с указателем, свернул на узкую, посыпанную гравием дорогу и вскоре припарковался рядом с вереницей машин, что церемонно выстроились вдоль обочины. По двору важно расхаживали фермеры в комбинезонах под руку с толстушками женами.
Бен и Флорин сдержали обещание. Они напрочь позабыли о неодолимых враждебных силах, преградивших им путь к счастью, и радовались уже тому, что оказались вместе — держались за руки, смеялись, то и дело прятались за дерево или машину, чтобы обменяться поцелуями. «Плимут», упомянутый в афишах, оказался заржавленной, негодной развалюхой, за которую и торговаться-то не стоило. Но велеречивый аукционист соловьем разливался на потеху зрителям:
— Выставляется прекрасный автомобиль… Ретро-автомобиль в превосходном состоянии… Конфетка, а не машина! Вы сказали — четыреста? Только четыреста? А ну-ка, добрые люди, тряхнем кошельками! Четыреста десять? Я не ослышался? Не машина, а загляденье, люди добрые, только подновить краску и в дорогу… Четыреста пятнадцать? Модель снята с производства! Нигде такой не сыщете! Четыреста пятнадцать — за музейный экспонат?! Четыреста? Я не ослышался?