— Гарри, — шепнула она, гладя его по руке. — Это я, Лиззи. — Она всегда ненавидела любые производные от своего имени, но когда так называл ее он, это почему-то не казалось ей обидным. — Господи, Гарри, неужели ты меня не помнишь?
При звуке ее голоса ее бывший напарник немного нахмурился.
— Лиззи... Лиззи? — Казалось, что он изо всех сил старается зацепиться за ускользающие подробности прошлого.
В отчаянии она прижалась губами к тыльной стороне его ладони, на что никогда раньше не отваживалась. Рука была грубой, покрытой шрамами, но все же это была его рука.
Гаррисон прикоснулся к ее волосам — это был нерешительный и мягкий жест.
— Лиззи. Я знал одну Лиззи. Такая красивая девочка. Знаешь, я мог бы поцеловать ее там, в Париже.
Элиза подняла глаза и улыбнулась.
— У меня было много возможностей поцеловать ту красавицу Лиззи, — сообщил он ей тоном, напоминавшим голос ребенка, рассказывающего взрослым о своих последних достижениях. — В Уганде. В Касабланке. О да, у меня было много, очень много возможностей, но Париж... да, Париж. И я думаю, что красавица Лиззи позволила бы мне себя поцеловать.
— А сейчас позволила бы? — Невидимая рука сжала ей горло, не давая дышать. Она сглотнула подступившие слезы и снова заговорила, потому что это помогало ей побороть нахлынувшие эмоции. — Тогда почему же ты, негодяй, этого не сделал?
Он ожесточенно замотал головой. Маленького мальчика застукали на горячем.
— Это было бы неправильно. Это было бы неправильно. Она была особенной, эта красавица Лиззи. Красивая, но особенная. Не такая, как все остальные. Она была очень, очень, очень особенная.
Элиза набрала побольше воздуха в грудь и улыбнулась, надеясь, что эта улыбка снова вернет ему покой.
—Да, Гарри, я думаю, что Лиззи обязательно позволила бы себя поцеловать.
— Но я этого не сделал, и теперь возможность упущена, — прошептал Гаррисон и тихо вздохнул.
Все было именно так, как он сказал: возможность была потеряна для них обоих.
Но, может быть, еще могла бы воцариться если не любовь, то по крайней мере справедливость. Может быть, их потери еще могут стать не бессмысленными.
Со всей осторожностью Элиза перевернула его руку и аккуратно вложила ему в ладонь медальон, найденный в архиве.
— Гаррисон, ты помнишь это?
Ей не показалось: он действительно бросил на нее взгляд своих слезящихся глаз, и поэтому она торопливо продолжила:
— Помнишь, те люди, которые умерли, — те, от которых ты не мог отказаться?
Его голос, прорвавшийся сквозь пересохшие губы, превратился в хрип:
— Кости, кожа и кровь!