— Простите, что причиняю вам неудобство, — извинился Элиот, по-своему истолковывая ее стоны. — И я надеюсь, что вы будете рады услышать: я не нахожу ничего страшного, Марджори. Ничего, что могло бы объяснить ваши ощущения тяжести.
— Элиот, я так боюсь рака…
— Марджори, пожалуйста, поверьте мне, я не вижу никаких неприятных признаков…
— Моя тетя умерла от рака груди, и…
— Ваша грудь прекрасна, Марджори, никаких шишек, опухолей, само совершенство, — постарался успокоить ее страхи Элиот и вдруг осознал, насколько действительно совершенны ее крепкие груди.
— Может, вы осмотрите снова… просто чтобы быть уверенным…
— Марджори, поверьте мне, ничего…
— Пожалуйста! Я так напугана.
Элиот, по натуре очень сочувствующий человек, подчинился и сдвинул рубашку.
— Если это успокоит вас… но я уверен.
— О, я действительно чувствую себя лучше, Элиот. Я… о Элиот, у меня такие чувствительные соски, — ворковала она доброму доктору, сжимавшему ее розовый сосок, чтобы удостовериться, что в груди нет никакой жидкости.
Как ни старался Элиот оставаться объективным и профессионально отчужденным, ее голос расшевелил его. Раньше с ним не случалось ничего подобного, хотя он исследовал множество женщин, гораздо более привлекательных. Возбужденный и смущенный, Элиот вылетел из комнаты в надежде взять себя в руки.
— Я сейчас вернусь, Марджори. Можете одеваться, — сказал он, исчезая.
Пока Элиот плескал на лицо холодную воду, Марджори устроилась поудобнее и подтянула простынку повыше.
Элиот вернулся, считая, что для Марджори достаточно времени, чтобы одеться.
— Готовы, Марджори? — спросил он, легко постучав в приоткрытую дверь.
— Да, Элиот.
Войдя в комнату, Элиот с удивлением обнаружил Марджори на кресле. Он выдавил извинения и повернулся, чтобы уйти, когда Марджори позвала его. Он замер.
— Мне кажется, я знаю, в чем проблема, Элиот, — сказала она, протягивая ему руку. При этом простынка соскользнула, обнажая ее совершенную грудь.
Элиот попытался отвести взгляд, потому что, хотя он и смотрел на груди целыми днями много лет, эта грудь была совсем другой. Она была не просто анатомическим образцом жира и желез, это был трепещущий сексуальный мир. И этот мир подмигивал ему, звал, просил ласки. Дрожа, покрываясь потом, Элиот повиновался.
— Теперь хорошо, Элиот, — прошептала Марджори, смахивая капельки пота с его лба. А затем она пробежала шелковистой подушечкой пальца по его губам и, сунув палец ему в рот, коснулась языка.
Элиот совершенно потерял голову, борясь с желанием сунуть собственный палец между похожими на пиявки губами Марджори.