Воцарилось молчание. Внизу слышались голоса слуг, хлопотавших около лошадей на конюшне, и доносился голос женщины, скандировавшей детскую считалку.
— Невинно одно лишь детство, — сказала Матильда. — А потом приходится играть в свою игру!
Флори смотрела в окно.
— Я только что встретила Рютбёфа, — объявила она спустя минуту. — У него печальное настроение и жалкий вид.
— Он говорил с вами?
— Да. Он показался мне совершенно потерянным. Почему его прогнали отсюда?
— Ваш отец очень опасается несчастной судьбы для Жанны, которая не идет ни на какие компромиссы.
Молодая женщина помрачнела.
— Старшие дочери доставили ему столько огорчений, что ему простительна такая непримиримость, — признала Флори не без меланхолической нотки в голосе. — Мы должны казаться ему пугалами…
— Кларанс ведет жизнь святой, дочка! Вы, со своей стороны…
— О, мама! Что до меня, так я снова впала в свой грех!
Она разрыдалась. Ее решимость уступала поглощавшей ее потребности быть откровенной.
Она все рассказала. О Гийоме, о вернувшейся страсти, о бешеной страсти, об увядающей страсти, об упреках, о новых падениях, о визите каноника, о данных ею обещаниях, о том, как трудно было их выполнять…
Матильда взяла руку дочери и держала ее в своих влажных ладонях.
— Я знала, по крайней мере отчасти, о том, что вы только что мне рассказали, мое дорогое дитя, — заговорила она наконец. — В другой раз я расскажу вам, как об этом узнала. Дело не в этом Главное, что вы снова мне доверяете. Я так страдала, думая, что навсегда утратила ваше доверие!
— Значит, каждая из нас страдала от этого, мама!
— Не будем больше к этому возвращаться. Теперь все будет по-другому: мы будем преодолевать все трудности вместе, Флори. Отныне вы будете не одиноки в борьбе с собственными слабостями, в борьбе с тем, чье безумие грозит вас погубить! Верьте мне, дорогое мое дитя, мой дядя прав: нужно порвать!