С той поры как они открыли друг в друге общую склонность к духовным ценностям, Жанна пользовалась всяким случаем, чтобы повести жену брата в мастерские миниатюры, к художникам, ходила с ней на концерты, на лекции.
Все это шло своим чередом. И однажды подруга Жанны, дочь хорошего знакомого Брюнелей, тоже ювелира, пригласила их к своей матери, которая, претендуя на поэтический талант, организовала состязание в красноречии. Приглашенным объявили об участии в этом некоего менестреля, ставшего знаменитым в Палестине. Ему пожаловали дворянство за неоднократно проявленную храбрость и зачислили в свиту короля.
— Его зовут Филипп Томассэн. Это поэт и рыцарь, — объяснила хозяйка дома. — Полагаю, что он покажется вам не только интересным поэтом, но и привлекательным человеком: он хорош собою и одинок, как один из известных друзей короля Артура!
Жанна хорошо помнила мужа Флори. Их свадьба была одним из праздников ее детства.
Вошедший показался ей совсем не похожим на образ, сохранившийся в ее памяти: он стал выше ростом, более статным и имел мало общего с хилым подростком, уходившим в крестовый поход. Ему не могло быть больше двадцати пяти лет, но выглядел он старше. Задубленная кожа, светлые глаза, выгоревшие на заморском солнце волосы придавали ему вид кельтского барда, покинувшего родные леса в поисках какого-то иного мира. Его черты, лишенные даже намека на изнеженность, сухие, очистились, затвердели, словно ветер пустыни отполировал их жестким песком, постоянно летевшим над землею. Его манеры, жесты, речь вызывали впечатление покоя, раздумья, бесконечно далеких от утраченной беспечности юных дней.
— Говорят, он изучает астрономию, — прошептала дочь хозяйки Маргарита, подруга Жанны, казавшаяся очень возбужденной. — Кажется, он в святой земле встретил мусульманских ученых, приобщивших его к удивительным тайнам звезд!
Гости толпились вокруг Филиппа. Он учтиво отвечал на вопросы, даже поиграл в вопросы и ответы — была такая игра, — но хранил сдержанность, под зашитой которой ничего не сказал о самом себе. Он описывал Акру, Сезарею, Тортозу, Яффу, делился впечатлениями от пейзажей внутренних земель, иссушенных, где лишь местами встречаются чахлые оливковые деревья, где раскинулись скалистые и песчаные равнины, дюны, лишенные растительности холмы; рассказывал о залитых солнцем, утопающих в роскошной зелени берегах с их бесконечными пляжами, о пышных городах, богатых плантациях сахарного тростника, банановых и апельсиновых деревьях, фиговых пальмах, о виноградниках с готовыми брызнуть соком ягодами, о восхитительных фруктах, полях, на которых зреют хлеба и рапс… Говорил о Замке Рыцарей, самой могучей из крепостей, построенных крестоносцами, который по приказу короля расширили и украсили новыми архитектурными деталями. Он обрисовал морской замок в Сайде, мощные стены которого так странно поднимались из вод Средиземного моря, крепостные стены с двумя дюжинами башен, окружавшие город Яффу и спускавшиеся по обе его стороны в море, кипрские церкви знакомых французам очертаний, дышавшие немыслимым очарованием под небом Востока, с их выкрашенными охрой горячими камнями, с эвкалиптами и пальмами, раскачивавшими свои ветви вокруг этих храмов подобно гигантским веерам, Никозийский собор, построенный по плану собора Парижской Богоматери, Лапайское аббатство с его обширными постройками, похожими на те, что возвышаются в Провансе…