Меня, конечно, это не убедило. Вытянувшись в шезлонге на палубе по утрам и в предвечерние часы, я наслаждался изменчивой яркой синевой гладкого, как зеркало, моря. В этой спокойной атмосфере полного благополучия трудно было думать об ожидавших меня боли и унижении. Здесь, как и раньше, я находился под властью ощущения нереальности, хотя несколько по-иному. Разразилась война, но я совершал свое первое в качестве частного лица путешествие, свободный от униформы, обязанностей и дисциплины. Я был евреем, заклейменным расистскими законами, но меня изысканно обслуживали арийцы, и я находился под протекцией капитана, наверное думавшего, что в один из дней мой дядя опять станет его хозяином. Я был беженцем, иммигрантом, удравшим из катящейся в ад Европы, но это не мешало мне чувствовать себя свободным, везучим и счастливым благодаря возможности убежать от войны, от школьной дисциплины и от угнетающей еврейской жизни в Турине. Я был полон надежд, свободен от всяких обязательств и получал удовольствие от каждой минуты на корабле, где я был занят с утра до ночи. Я спал, ел, болтал, читал книги из корабельной библиотеки, свободно бродил по всему кораблю от капитанского мостика до машинного отделения, я разговаривал с боцманом, который показывал мне, как вязать морские узлы, я обсуждал радиосводки, объявляющие о победах немцев, и я против всех своих опасений не страдал от морской болезни! Во время всего плавания стояла ясная солнечная погода. В районе Крита, где обычно море бывает бурным, на сей раз было тихо, но тем не менее состоялась репетиция спасательной операции на случай кораблекрушения. Старший офицер вызвал пассажиров на верхнюю палубу, проверил, правильно ли мы застегиваем ремни на спасательных жилетах, объяснил значение различных сирен в случае опасности и позаботился о том, чтобы успокоить нас, что подобные опасности весьма маловероятны. Италия, сказал он, благодаря мудрости дуче останется нейтральной. Никто не посмеет столкнуть ее в mare nostrum[49]. При этом мы позволим ввергнуть себя в беспечный фатализм, не зря Англия известна как perfide Albion[50], и, если возникнет опасность, мы должны встретить ее с итальянским, арийским и фашистским мужеством. Бедняга, которому, наверное, предстояло вскоре погибнуть в одной из морских операций, явно выучил свою роль наизусть. Его слова, обращенные к публике, состоявшей в основном из евреев, звучали как клоунские репризы братьев Маркс[51]. Ранним утром корабль бросил якорь близ Тель-Авива. Справа на мысе Яффы теснились маленькие дома, виднелась церковная колокольня и большое здание, похожее на замок. Передо мной поднимались из песка ряды плоских крыш и бесцветных цементных кубиков, перемежающихся там и сям всплесками зелени. Несколько барж качались на воде. Весь порт состоял из маленькой пристани, от которой лодки сновали по направлению к немногим грузовым судам, стоявшим на якоре за пределами отмели. Итальянский священник, с которым я успел подружиться за время плавания и с которым впервые в жизни обсуждал догмы христианства и иудаизма, объяснил мне, что единственный настоящий порт в стране находится севернее, в Хайфе. Евреи построили пристань в Тель-Авиве и сами занимались своими грузами, потому что яффские арабы отказывались разгружать для них корабли. Он сказал: «Евреи и арабы все время враждуют. Это будет продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь не положит конец попыткам сионистов создать свое собственное государство в Палестине. Только что начавшаяся война наверняка подрежет сионистам крылья: британская администрация уже запретила евреям иммигрировать в Палестину и покупать у арабов землю. Но после того как Белая книга оставила евреев в постоянном меньшинстве, англичане будут использовать сионистов, натравливая их на арабов, чтобы посеять между ними вечный раздор и таким образом сохранить британскую власть в Палестине ad aeternitatem