В другом письме тому же И.И.Маслову, написанном вскоре после убийства Александра II, когда общество ожидало конституционных, а часть его и внешнеполитических перемен, проскальзывают нотки надежды. Не в уступках и колебаниях надо искать «величия, и внешнего, так и внутреннего преуспеяния отечества… Печальное решение было бы, в виду грозных внешних и внутренних врагов, отказываться от самого исторического призвания, от пролитой реками православной крови, от нашего природного права бытия во всем его размере — нравится это или нет германо-австрийским культуртрегерам, должно быть России безразлично… люди слабые… будут, конечно, теперь проповедовать теорию необходимости внутренних преобразований в ущерб нашей политической и исторической самобытности. Повторяю, это поведет к пагубным последствиям… Невольно вспоминается столь резкий, но, увы, верный ответ Наполеона I князю Меттерниху на Дрезденские предложения: «L'honneur peut conserver un couronne, mais l'infamie jamais»[14]. Спасибо за все графу Шувалову-Берлинскому[15]».
И здесь Скобелев настойчиво доказывает зависимость внутреннего положения от внешней политики. Его особенно беспокоит — ив его словах чувствуется неподдельное страдание — международный престиж России, которому угрожают нынешняя политика и авторы теории первоочередности внутренних преобразований. Скобелев, как мы знаем, сам был их сторонником. Он высказывается лишь против проведения их «в ущерб» интересам России в международной сфере перед лицом грозных внешних врагов.
Но надежды на обновление внутренней жизни были разрушены Александром III, похоронившим конституционные проекты. До изменений в его внешней политике, как мы уже говорили, Скобелев не дожил. С этого времени он потерял веру в способность правительства вести национальную внутреннюю и внешнюю политику. Отсюда его критическое отношение к правящим верхам, которое он высказывал, не стесняясь в выражениях. Личность Александра III стала в его глазах символом реакции и тормоза развития России. По словам Валуева, Скобелев был настроен непримиримо против гатчинских порядков, то есть всей политики нового царя.
Где же выход? Его Скобелев видел в национальной политике, в таком ее крутом и решительном повороте, который оживил бы нацию, вызвал бы взрыв патриотизма и подъем народных сил. Этот поворот — война с Германией. Лозунг войны с Германией, избавления России от происков и влияния немцев, освобождения и защиты славян был бы, по его мнению, понятен армии и поднял бы ее на борьбу. Но как быть с народом, с массой крестьян, в основном неграмотных и не испытывавших никаких антигерманских чувств? Нижеследующее письмо дает ясный ответ на этот вопрос. «История учит нас, что самосознанием, проявлением народной инициативы, поклонением народному прошлому, народной славе, в особенности же усиленным уважением, воскрешением в массе народа веры отцов во всей ее чистоте и неприкосновенности можно воспламенить угасшее народное чувство, вновь создать силу в распадающемся государстве». Это чувство можно возбудить в народе, если он поймет, что речь идет о самостоятельности его национальной жизни и независимости, которой угрожает беспощадный враг. Но чтобы армия и народ поняли этот лозунг и поверили в него, он должен исходить от такой личности, которая в их глазах пользуется безграничным доверием и уважением, от сверхгероя, общего кумира. Такой личностью — и с полным основанием — Скобелев считал себя.