— Курево можно взять? — спросил Еремеев, покачивая на ладони портсигар.
— Даже не знаю, — пожал плечами парень. — Да на что он вам? Спички и зажигалки здесь запрещены.
— Табак жевать буду.
— А что у вас там?
— «Беломор».
— Не, папиросы я не курю. Сигареткой бы разжиться. — Под шумок этого непритязательного разговора Еремеев опустил портсигар в карман комбинезона.
— Где моя койка?
— Любая верхняя. Обе нижние заняты. Здесь спит Максим. Он старший. Завтра введет в курс дела.
— Ужин был?
— Через полчаса будет.
— Умывальник, гальюн?
— Первая дверь по коридору налево. Распорядок дня на стене. Правила здесь такие. Заходить можно только в те комнаты, номера которых обозначены у вас на нашивке.
Санитар ткнул пальцем на белый лоскут, нашитый на груди комбинезона: 5-79.
«Надо же, — усмехнулся Еремеев. — Как боевой номер на матросской робе».
— Баня, прогулка, переписка?
— Душ в умывальнике. Прогулки только по коридору. А почты здесь нет, — недобро хмыкнул санитар.
Через полчаса пришел Максим, тот самый дядя, что вез каталку с бомжем. Он не проявил никакого интереса к новичку, спросил только, как зовут, и замолчал. Был он сер, сед и невзрачен. Сутулился и шаркал по-стариковски, хотя годами ничуть Еремеева не обошел. Затем появился еще один оранжевый обитатель подземного царства — куда более живой и разговорчивый.
— Наиль, — представился он.
— Татарин?
— Башкир.
— Я бывал в Уфе, — сказал Еремеев, чтобы завязать разговор.
— А я ни разу. В Москве родился. Кто там сейчас у нас в Кремле?
— Ельцин.
— А у америкосов?
— Блин Клинтон, — переиначил на свой лад Еремеев, и оба улыбнулись. Тут загудел транспортер, лязгнули створки элеватора, и на стол выехал поднос с тремя тарелками, кастрюлей, чайником и нарезанной буханкой серого хлеба. Поужинали гороховой кашей с кусочками копченой колбасы; каждому досталось по бутерброду с куском сельди и треть чайника сладкого чая. Перед отходом ко сну в комнату заглянул санитар, проследил за тем, чтобы все сходили в умывальник и по нужде, затем запер за ними железную гермодверь, в которой даром что не было тюремного «глазка».
Еремеев разделся и залез на койку, нависавшую над Наилем. В его распоряжении была целая ночь, чтобы составить план действий. Но ничего путного в голову не шло, хотя кое-какие рабочие варианты он себе наметил. Наконец, решив, что утро вечера мудренее, день принесет самую главную информацию и более детальную ориентировку, он прочитал на сон грядущий «Отче наш», «Трибожее» и «Молитву мытаря» и велел себе спать. Час настойчивого аутотренинга завершился дурным подневольным неглубоким сном.