— Ну давай, — протянул он стаканчик Еремееву. — За Софью Иванну нашу, златорукую.
Дождик не унимался, а народ все прибывал. Одни чинно здоровались, другие крепко обнимались. Со стороны казалось, будто собираются на сходку ветераны одного предприятия или болельщики одного футбольного клуба.
Цикля уже поглядывал на часы, давая понять, что пора закругляться, когда к ним подошел златозубый, губастый парень в белой куртке с красными молниями. Лоб уродовал ожоговый рубец.
— Вы, что ль, насчет Солянки?
— Мы, мы! — с надеждой подтвердил Еремеев.
— Так вот, ищите свое яйцо на вернисаже. В Измайлово.
— Точно знаешь? — впился в него Цикля.
Губастый замялся, криво усмехнулся.
— Точно только Бог знает… В общем, ищите тещу Кубика Рубика. Кубаря нашего знаете?
— Не имели чести! — картинно напыжился Цикля и протянул парню свой стаканчик, наполненный остатками вина. Тот, уже под легким газом, принял угощенье.
— Теща у него заикается. Грудастая такая. Она всякую хурду-мурду продает. Обычно посреди Главной аллеи… Да, найдете.
Цикля поиграл бровями, оценивая информацию.
— Ну ладно, это лучше, чем ничего… Но за неточность наводки сто с костями. Отслюнявь ему двести!
Еремеев отдал парню две стодолларовые купюры.
— Хватит?
Зеленые бумажки исчезли под красной молнией и белая куртка неспешно удалилась.
— Найдешь яйцо, будешь должен триста, — милостиво скостил сумму гонорара Цикля.
Они разъехались на своих машинах в разные стороны.
Свет подфарников дымился водяной пылью дождя.
* * *
Зато утро выдалось погожим. После недели дождей Москва сушила свои газоны на скупом солнце бабьего лета.
Прочесывать вернисаж Еремеев призвал Леонида Татевосяна, Артамоныча и Тимофеева. Он припарковал «джип» на платной стоянке и все четверо растворились в колышущемся людском море.
Измайловский вернисаж, одна из первых и обширнейших московских толкучек, разительно напоминал послевоенный немецкий «шварцмаркт», каким его представлял себе Еремеев по рассказам отца. Продавали все и продавалось все, как будто на аллею старого парка вытряхнули содержимое всех московских чуланов, лавок старьевщиков, музейных запасников, художественных студий, книжных развалов, армейских цейхгаузов, церковных ризниц…
Глаза разбегались.
Молодой человек артистического вида примерял пластиковые маски с хрущовской лысиной, сталинскими усами, брежневскими бровями, горбачевской «кляксой». При этом мастерски копировал то грузинский акцент, то генсековское косноязычие.
— Наше дело правое — сажат левих!
— Верной дорогой идете, товарищи!
— Дарагия друззя… Я глубоко удвлетворен достижениями сисисьних стран…