Вкалывал он зверски, и жену имел подстать. Экономили на всем, и в первую очередь на прислуге. Лишних не брали. Взваливали работу на себя. И хотя теперь он добился многого — в зале обслуживали официанты и на кухне трудился опытный персонал — Коули и его жена с утра до ночи были тут же и не бездельничали ни минуты. Детей у них не было, и зачем на старости лет так убиваться, наращивая и без того изрядный капитал, многие в городе не понимали.
Внутри ресторан был отделан деревом и очень своеобразно сочетал темные, почти черные столы и стулья со светлой отделкой стен. Вместе получалось и легко, и торжественно.
Когда они вошли, из-за нескольких столиков Гамильтона поприветствовали знакомые, а еще через несколько секунд сам Коули спешил к ним навстречу со свойственным ему видом занятого, но дружелюбного хозяина, и Фрэнк вдруг подумал, что, кроме этого гостеприимного выражения, он, пожалуй, никогда не видел улыбки на его лице.
— Вы уже больше недели не были у нас, Фрэнк! Вот тут, я думаю, вам будет всего удобней, присаживайтесь, пожалуйста. Это ваш приятель? Рад приветствовать! — Он повернулся к Гильберту, а тот посмотрел на него с полуулыбкой, с чуть опущенной головой. Все как в детстве.
— Вы не узнаете его, мистер Коули? Это же Гильберт Хьюз.
— А!.. Рад приветствовать, рад приветствовать!
Трудно было понять за этими радушными восклицаниями, вспомнил ли Коули нового гостя или нет.
Он сам принял у них заказ, предварив его энергичными советами — что лучше взять и почему.
— Да-а, ресторан отменный, — проговорил Гильберт, медленно обводя помещение взглядом. — Знаешь, когда-то мама, потеряв работу, пыталась устроиться сюда посудомойкой. Тогда здесь был еще только бар… А почему ты стал полицейским, Фрэнк? Ты ведь хотел изучать литературу, европейское средневековье, кажется.
— Сначала я так и сделал, — Гамильтон замолчал и тень мелькнула в его глазах, — и даже проучился первый курс в Бостоне. Потом какие-то ублюдки убили нашего преподавателя. Абсолютно безобидного пожилого человека. Прямо на улице, вечером. И я вдруг понял, что не смогу заниматься высокими чувствами, материями прошлых веков, когда в этом времени возможны такие мерзости.
— Ты хорошо его знал? Он был твоим любимым педагогом?
— Нет. Просто вел у нас одну из учебных дисциплин.
— Ты молодец, Фрэнк, — Гильберт опустил голову и задумчиво провел рукой по светло-коричневой скатерти. — В тебе всегда было что-то благородное. Помнишь, ты пытался защищать меня? — Он улыбнулся и поднял на него глаза, все также — из-под чуть опущенного лба.