Но Ирина Михайловна тоже была охотницей. Зрелище поглощенного охотой медведя и выловленной им рыбы натолкнуло ее на озорную мысль: а что, если попытаться отобрать у косматого рыболова его добычу!
Не думая о риске и о том, что ее озорство может обернуться плохо, она подняла пистолет и, испустив пронзительный клич, дважды выпалила в воздух.
Случилось удивительное. Громаднейший медведь, рявкнув, подскочил на месте как ужаленный и, бросив, свою добычу, пустился наутек. Поднимая тучу брызг, он помчался к противоположному берегу и мгновенно скрылся в кустах. Долго хохотавшей Ирине Михайловне оставалось только перебрести на косу и забрать свою незаконную добычу. Там остались два почти метровых кижуча и несколько сильно избитых горбуш. Их она даже не взяла, так как двух больших рыбин было вполне для нас достаточно.
Вот как поймала случай Ирина Михайловна! А что получилось бы, будь она в тайге чужой? Сидели бы мы в тот день на плоту не солоно хлебавши!
— Ничего подобного! — решительно отрезал Гоша. — Свой, чужой! Подфартило, и все! Мы с дядей Петей на што свои, а застукал нас мишка и штаны скинул!
— Штаны? Хо-хо! Однако хороши вы были!
— Хороши не хороши, а с голым задом цыганочку плясали!
Понимая, что пришел его час, Гоша оглядел нас лукавыми глазами и даже помолчал с минуту.
— Послали нас, значит, с дядей Петей за баланами для новых бараков…
— Да ты хоть толком скажи, кто этот твой дядя Петя?
— Дак дядя Петя старший конюх у нас в лагере! Душевный старик; с Дону пригнали за корову.
— Как так за корову?
— Погоди, Миша, ну что ты его путаешь? Не мешай!
— Ну вот, взяли мы сани, потому уже снег лежал, и почапали в тайгу. Дорога горная. Оттепель. Ну не тянут лошади, хучь плачь; с грязи на снег перебиваемся. Еле доползли! А пока баланы к саням стаскивали, вовсе стемнело.
Говорит дядя Петя: «Ну, оголец, ночевать нам придется. Сбирай дрова, да побольше. Ночью будет холодно».
А я ему: «Что как нас, дядя Петя, в бегах объявят? Ведь верный карцер!»
«Не боись, говорит, Гошка, нашей вины тут нету, не посадят! Не ломать же лошадей по буеракам! А окромя того, говорит, нарядчик у меня дружок, он не выдаст. Ты знай тащи сушняку на большой костер, а я место у огня приспособлю».
Взял он сколько-то здоровых баланов, у огонька в ряд положил и ветками прикрыл, чтобы, значит, не на мокрой земле ночевать. А я огонь пустил до самого неба. Пышет! Тепло! Красота!; Лошадей он пригнал и к саням у костра привязал. Сели мы, пайку съели, махровый дым кольцами завиваем. Потом он меня на зеленую постель уложил, бушлатом укрыл и говорит: «Спи Гоша, а я помечтаю».