– Я барристер. Но здесь я не как юрист, а просто как друг вашей дочери. Вероятно, она попросила меня прийти потому, что знала о моей профессии и потому что решила, будто вас убили Позднее она сочла меня своим другом и позволила остаться в соответствии с вашим пожеланием о постоянном дежурстве.
Мистер Трелони отличался сообразительностью и был немногословен. Он не сводил с меня глаз и, казалось, читал каждую мою мысль. К моему облегчению, он не стал вдаваться в подробности, приняв, по-видимому, мои слова на веру. Очевидно, у него было что-то на уме, позволяющее принять сказанное на веру Глаза его блеснули и губы чуть шевельнулись, выражая удовлетворение. Он следовал собственному ходу мыслей. Вдруг он сказал:
– Думала, что меня убили! Это было вчера вечером?
– Нет! Четыре дня назад.
Он был удивлён.
Пока мы разговаривали, он сел на постели, а теперь, казалось, готов был из неё выскочить. Однако, он взял себя в руки и откинувшись на подушки, тихо проговорил:
– Расскажите мне все! Все, что знаете. Каждую подробность! Ничего не упускайте. Но погодите: вначале заприте дверь! Прежде, чем я кого-либо увижу, мне хочется узнать каждую мелочь.
Сердце моё ёкнуло. «Кого-либо увижу!» Меня он, очевидно, считал исключением. Я счёл это добрым признаком, принимая мою любовь к его дочери. Я с готовностью подошёл к двери и тихо повернул ключ. Когда я вернулся, он снова сидел на постели.
– Говорите! – приказал он.
Я рассказал ему со всеми подробностями, которые только мог вспомнить, обо всем происшедшем после моего появления в доме. Конечно, я ни словом не обмолвился о моих чувствах к Маргарет и говорил лишь о том, что могло быть ему известно. По поводу Корбека я сказал, что он приехал с какими-то лампами, которые разыскивал по его поручению. Затем я рассказал об их пропаже и обнаружении в его доме.
Он слушал с поразительным в данных обстоятельствах самообладанием. Трелони не оставался равнодушен, поскольку глаза его иногда загорались, а сильные пальцы здоровой руки сжимали простыню, стягивая её складками. Это было особенно заметно, когда я говорил о Корбеке и о том, как светильники нашлись в будуаре. Иногда он бросал отдельные фразы, будто подсознательно комментируя мой рассказ. Таинственные события, больше всего интересующие нас, его, казалось, не интересовали; похоже, он уже знал о них. Больше всего его взволновал мой рассказ о выстрелах сержанта Доу. Пробормотав «Тупица», он быстро глянул в сторону повреждённого шкафчика, всем видом выражая отвращение. Когда я заговорил о тревоге дочери, о её бесконечной заботе и преданности, он, пожалуй, был весьма тронут. С затаённым изумлением он шептал: «Маргарет! Маргарет!»