Александр Петрович Куницын, адъюнкт-профессор Царскосельского лицея, оказавший немалое влияние на Пушкина, в «Послании к русским» пробуждал чувства гражданственности. Он призывал их следовать примеру испанцев. «Вы, которым благоденствие и слова Отечества драгоценны, мужайтесь! Испанцы, без правительства, при одной только помощи великодушных союзников, освободили страну свою от ига иностранного. Рассеянные дружины патриотов истребили стройные галльские легионы»[1161]. Призыв следовать испанскому примеру означал призыв к народной войне[1162]. «Московские ведомости», начавшие вновь выходить в ноябре после почти трехмесячного перерыва, в первом вышедшем по освобождении Москвы номере писали: «Наконец, благодарение всевышнему, мы вновь начинаем дышать свободно»[1163]. Это еще недавно запретное слово теперь как бы обретало новую жизнь; оно было у всех на устах. «Освобождение от вражеских полчищ», «освобождение Москвы», «освобождение Вязьмы» — каждый день эти слова повторялись миллионами русских людей. Но разве не чувствовали они, что освобождение и свобода — это не только слова одного корня, это и родственные понятия.
Народный, национальный характер войны, по справедливости названной Отечественной, проявлялся и в небывалом по размаху подъеме партизанского движения. «Партии», как говорили в XIX веке, — партизанские отряды Дениса Давыдова, Сеславина, Фигнера, крестьянских вожаков Герасима Курина, Егора Стулова, Василисы Кожиной, Ивана Андреева, Павла Иванова и многих других — наносили огромный ущерб и вызывали большие потери в наполеоновской армии[1164]. Денис Давыдов, ставший и одним из первых теоретиков партизанской войны, справедливо писал: «Партизанская война имеет влияние и на главные операции неприятельской армии. Преграды… воздвигнутые и защищаемые партиями (то есть партизанскими отрядами. — А. М.), способствуют преследующей армии теснить отступающую и пользоваться местными выгодами для окончательного ее разрушения»[1165]. Давыдов считал, что более трети пленных и транспортов «великой армии» было отбито действиями партизан. Русская «гверилья» становилась еще более грозной для наполеоновской армии, чем испанская.
Именно этот народный дух и явился в конечном счете той великой силой, которая сокрушила и победила «великую армию» Наполеона. Народный дух, патриотизм, национальные чувства — то были категории, которые Наполеон, став императором, деспотическим повелителем огромной империи, пренебрежительно отказывался принимать во внимание — он их «не признавал». Их действительно нельзя было ни взвесить, ни измерить, ни пересчитать в батальоны. Но эта отрицаемая им «идеология», как теперь с раздражением говорил монарх, бывший в молодости сам «идеологом»-вольнодумцем, эта третируемая им «идеология», овладев сердцами и умами миллионов людей, становилась неодолимой силой. Наполеон впервые почувствовал это под Байленом, затем под Смоленском, на Бородинском поле, под Тарутином, под Малоярославцем. И эта могучая сила воодушевляла армию Кутузова, преследующую по пятам отступавшую в беспорядке, внутренне сломленную армию Наполеона, она воодушевляла партизанские отряды, смело нападавшие на вражеские фланги, она поднимала крестьян и вела их с вилами и топорами против чужеземных завоевателей, вторгшихся на землю их отцов и дедов.