— У него же есть ключ, — прошептал Констан.
Собственный голос показался ему слабым и хриплым. Широко шагая, он направился к западному ряду и вошел внутрь. Третье или четвертое стойло. Кто их занимает? Да, Артист и Макассар. Макассар, которому завтра бежать… Констан лихорадочно открыл дверь и зажег свет. Артист лежал на соломе спокойно, а вот Макассар забился в глубину стойла и казался возбужденным. Осторожно подойдя, Констан погладил его по шее. Конь дважды или трижды с раздражением дернул головой.
— Спокойно, мой хороший, спокойно…
Что же произошло здесь десятью минутами раньше?
— Что он тебе сделал, а?
Увы! На этот раз Констан знал ответ. Что можно сделать скакуну накануне бегов, когда человеком движут недобрые намерения?
— Только не Дуглас! Не он, нет!
Он наклонился, чтобы осмотреть солому, но ничего не заметил. Конечно, Дуглас не был таким дураком, чтобы оставить шприц или кусок ваты, — он выполнил свою грязную работенку, не оставив следов.
— Матерь Божья… Как это объяснить?
Он ничего не понимал. Он видел, что Дуглас Монтгомери закрыл ворота конюшни собственным ключом. Все остальное было предположениями.
— Нет, это очевидно, что Макассар завтра выступит плохо. Но зачем?
Пари, деньги, игра, соблазн выигрыша. Констан за всю свою жизнь не поставил ни одного евро на лошадь. Сколько же Дугу заплатили за злодеяние? Сколько он получит потом в окошке тотализатора?
Констан вышел из стойла, погасил свет, закрыл двери. Что же делать? Будить Аксель ему не хотелось. Она вполне могла вызвать полицию, подать жалобу или прямо среди ночи отправиться к Дугу и надавать ему пощечин. Что же до Констана, то он оказался бы предателем, не поднявшим тревогу. Свидетель-пособник… После этого он мог бы попрощаться со своей ответственной должностью.
Все складывалось отвратительно. Он достал из кармана коробку с сигарами и закурил. В каком положении был
Дуглас, если пошел на подобную аферу? Сын Норбера, внук Бенедикта, правнук великого Гаса Монтгомери превратился в проходимца. А если он окажется за это в тюрьме?
Тюрьма… Констан вздрогнул, представив Дуга в камере. Не он ли клялся заботиться об Аксель и Дугласе? Норбер, должно быть, ворочается в гробу.
— Я говорил, чтобы с этим мальчишкой так не обращались, что его превратят в бунтаря… Я говорил, но меня не слушали!
Совесть мучила его, и он вернулся, чтобы взглянуть на Макассара, который по-прежнему стоял в стойле. Пора было уходить. Он знал, что не заснет этой ночью и не сможет утром, за завтраком, посмотреть в глаза Аксель.
Едва он вошел в дом, как от запаха горелого запершило в горле. Он поспешил на кухню, открыл дверцу духовки и с отвращением взглянул на обуглившийся пирог.