— Будь я на твоем месте, ходил бы сюда каждую неделю.
— Не ходил бы, — ответил мистер Тристрам. — Это только так кажется. У тебя не было бы времени. Хотел бы, да так бы и не собрался. Здесь в Париже множество развлечений и получше. Италия — вот где надо смотреть картины. Подожди, попадешь туда, сам убедишься. Там-то уж, хочешь не хочешь, приходится шататься по музеям, ничего другого не остается. Ужасная страна, приличной сигары не найдешь. Сам не знаю, как это я сегодня угодил в Лувр. Шел мимо, нечем было развлечься, а тут заметил, что иду мимо Лувра, дай, думаю, зайду взгляну. Но не повстречай я тебя, совсем бы скис. Нет, черт побери, картины меня не волнуют, я предпочитаю реальную жизнь, — мистер Тристрам выпалил этот удачно найденный девиз с таким апломбом, которому могли бы позавидовать многочисленные страждущие от «переизбытка культуры».
Пройдясь по Риволи, наши джентльмены вошли в Пале-Рояль и уселись за один из столиков у входа в кафе. На большой квадратной площадке было полно народу, бил фонтан, играл оркестр, под липами рядами стояли стулья, а на скамьях восседали полногрудые кормилицы в белых чепцах и усердно потчевали подопечных младенцев, припавших к их груди — этому несравненному источнику пропитания. Во всей сцене было столько легкой непритязательной веселости, что в ней, как показалось Ньюмену, выразился характер всего Парижа.
— А теперь, — начал мистер Тристрам, когда они отведали заказанный ими decoction,[25] — а теперь расскажи о себе. Что ты думаешь, каковы твои планы, откуда приехал, куда направляешься? И прежде всего, где ты остановился?
— В Гранд-отеле, — ответил Ньюмен.
На пухлой физиономии мистера Тристрама появилась гримаса.
— Но это никуда не годится! Тебе нужно переехать.
— Переехать? — удивился Ньюмен. — Почему? Да более роскошного отеля я в жизни не видал!
— А тебе роскошный и не нужен. Тебе нужна этакая небольшая, тихая, респектабельная гостиница, где сразу отвечают, стоит тебе позвонить, и… и знают тебя в лицо.
— Да я не успеваю руку к звонку поднести, а ко мне уже несутся — не звонил ли я, — ответил Ньюмен. — И не только знают в лицо, но наперебой кланяются и разве что пылинки не сдувают.
— Должно быть, ты постоянно даешь на чай. А это весьма дурной тон.
— Постоянно? Да ничего подобного! Вчера слуга принес мне что-то в номер и стоит, не уходит, как будто чего-то ждет. Я предложил ему стул и осведомился, не желает ли он присесть? Это дурной тон?
— Очень!
— Но его тут же как ветром сдуло. Во всяком случае, мне в этом отеле интересно. Черт с ней, с элегантностью, если она нагоняет тоску. Вчера я до двух ночи сидел в холле Гранд-отеля, смотрел, как люди входят, выходят, снуют туда и обратно.