А Минеевна говорила про свое:
— Вконец нарушилось мое производство. Не стало пикши. Пирогами с кислой капустой торгую. Не больно кидаются на капусту-то. И когда она кончится, война эта?
— Ничего не попишешь, Минеевна. Заварили кашу — не скоро расхлебаешь. У войны пасть широкая — только подавай — людей, продукты, одежду. Потому все и подорожало. Ну, за твое здоровье!
Гость начал зевать и уже рассеянно внимал жалобам Минеевны. И только, когда она упомянула имя местного архиерея, переспросил:
— Чего-чего?
— Не слыхал разве? Преосвященный-то Филарет на покой ушел. В кассе недостачу обнаружили.
Тихон Меркурьевич криво усмехнулся:
— Ловок старикашка. Тихонький был, голосишко жиденький, а сребреники и его, как Иуду, в грех ввели. Куда идем? Сахарок — с выдачи. Крупчатки не стало. Раньше у Ермолина в лавке мешок на мешке стоял, а сейчас горбун фунтами торгует. С маслом — перебои. Молоко — втридорога. Плохо с дровами. Цены растут, а на заводах жалование рабочим снизили. Ижевцы-то двенадцать дней бастовали — губернатор карателей посылал.
Гость отказался от последней стопки, тяжело поднялся:
— Спасибо за угощенье. Пора к дому.
Минеевна помогла гостю одеться, проводила за дверь:
— И как только ты, сердешный, поволокешься по такой заворошке? Упадешь — завалит тебя. Переждал бы.
— Не бойся, пробьюсь. Не в такие бураны попадал! — хвастливо выкрикнул из глухого воротника Тихон Меркурьевич. — Спасибо тебе, божья старушка, за угощенье. Не поминай лихом.
Тихона Меркурьевича толкнуло ветром в спину, подхватило, завертело, бросило ему на голову охапку снега, понесло под гору. На углу, где поворот, он не удержался на ногах и шмякнулся. Кто-то добрый поставил на ноги. И опять вихрь крутил его волчком, свистел над головой, залеплял глаза колючим сухим снегом.
Как ни мотало, ни качало человека, он благополучно пробился сквозь снежный шторм к своей гавани.
Дома, кроме Кати, никого не было. Она помогла отцу раздеться, подала крепкого горячего чаю.
Тихон Меркурьевич тяжело опустился на стул, взял озябшими пальцами стакан и отпил глоток. И тут вспомнил, что самого главного из Санькиной просьбы он, по забывчивости, не выполнил — не справился о вещах.
«Как же это так? Всю дорогу помнил, и когда порог переступал — помнил, и на!.. Из дырявой башки выскочило».
— О-о!.. — выкрикнул Тихон Меркурьевич и, снедаемый обидой на себя, схватился за голову, не замечая, что плачет горькими, злыми слезами.
Встревоженная Катя подбежала к отцу:
— Папа, что с тобой?
Отец обнял дочь и поведал о своем неутешном горе. Катя уговорила, успокоила отца: