Я лежал у себя на втором ярусе и наблюдал за происходящим. Второй ярус считается для деда недостойным местом — дед должен спать на первом ярусе, и это мне не раз высказывали. Но мне нравилось наверху: можно смотреть на широкий потолок, а не на матрас, который закрывает всё обозрение. В сумраке мешались удары, шлепки, стоны, всхлипывания. Налетели воспоминания о своей молодости: вот точно так же ещё совсем недавно стояли и мы, и точно так же нас отхаживали.
Избиение продолжалось. Уже раздавались жалобные выкрики:
— Не будем! Никогда!
— Мы всё поняли! Не надо!
Я, видя что деды уже входят в раж и сейчас будут пинать лежачих, соскочил с постели:
— Кончай! Хватит для начала! Ну не поймут — тогда и добавим!
Тут все деды набросились на меня:
— Пошёл ты..! Что, жалко их стало? А нас кто жалел? Заступник нашёлся! Смотри, насядут — потом поздно будет!
Обстановка была так накалена, что дело чуть не дошло до драки. Для меня это было тяжёлым испытанием: получилось, что я выступил против своего призыва. Но, слава богу, всё улеглось. Однако общий настрой был перебит, молодым скомандовали отбой и все завалились спать.
Со следующего дня весёлые улыбки на лицах у молодых больше не расцветали. Метались они теперь, как пули. Утром у каждого деда на столе лежал толстенный кусок хлеба покрытый толстенным слоем масла, и кто сильнее их дубасил, у того кусок был толще. А у меня был — обычный, даже ближе к молодому. Деды жевали свою порцию и весело поглядывали на меня. Я почувствовал обиду.
Все последующие дни я всё больше и больше убеждался, что оказался в дураках. И дело тут не в кусках хлеба, и не в том, что деды стали относиться ко мне с недоверием и прохладцей. Я видел, что стоило Ефремову дать какое-нибудь задание молодому — как он стрелой улетал исполнять, а скажу я — тот же молодой приступает к работе нехотя, а то и пререкается, даже выполняя в первую очередь задание фазанов, которые ему регулярно “чистят свисток”. Этим они как бы молча давали мне понять: "Плевали мы на то, что ты на два призыва старше — мы признаём только тех, кто нас бьёт".
Всё это послужило мне запалом для долгих философских раздумий. Я стал приходить к мысли, что как это ни парадоксально, но в неуставщине была своя необходимость и даже определённая справедливость. Когда порядок держится не на добровольном желании, а на принуждении, то обязательно одни солдаты будут угнетать других — это неотвратимый закон. Не будет старший призыв давить младшие — то тогда случится ещё худшее — тогда более сильные станут давить слабых. Пройти в течение первого года наравне со всеми полный курс унижений, но потом год нормально жить — всё-таки не так обидно, чем если бы с самого начала наглые и крепкие сразу бы определились и давили бы своих однопризывников все два года. Собственно так оно и происходило в тех некоторых частях, которые комплектовались целиком из солдат одного призыва. Начальство наивно полагало, что таким образом можно избежать неуставных отношений. И что же? Эксперименты на живых людях показали, что всё равно, забыв про армейскую дружбу и взаимовыручку, одни солдаты били других, только все два года напролёт. Так что вывод я сделал однозначный: неуставщина — это неизменный спутник любой призывной армии, где вместо службы солдат заставляют вкалывать по хозяйству.