Тарасова с тревогой посмотрела на Ковшова.
— Успокойтесь, Лидия Григорьевна. Я этого не думаю. Больше того, я ей верю. Все, что она рассказала, видимо, правда.
— Ну вот, сами же признаете.
— Да, признаю. А поступить по-другому не мог. Просится к нам на работу? Могли бы устроить. Потом пришли бы к нам из гестапо или комендатуры — давай объяснения. Пожалеть? Нам надо не одну ее жалеть, а многих, у нас же на руках полторы тысячи раненых. Их кто пожалеет?
— Она что вам сказала? Слышали?
— Слышал. И скажу вам, что слышать это — нелегко. И скорее всего еще не раз такое услышу. Стерплю. Обязан стерпеть — из-за раненых!
— Может быть, вы и правы, Петр Федорович, — прошептала Тарасова. — Только тяжело. Ох, как тяжело!
— Будет еще тяжелее. Одного прошу: осмотрительности! Не только о себе думайте, но больше о тех, кого мы должны спасти. Должны, понимаете?
Тарасова ушла. Вспомнив, что Чеботарев — ленинградец, Ковшов спросил у него:
— Михаил Ефремович, вы среди эвакуированных из Ленинграда не знаете Симонову Фаину Трофимовну?
— Симонова… Симонова?.. Нет, не вспомню такой. Может быть, и видел, а не помню. Почему она вас интересует?
— Встретил в комендатуре — переводчик и секретарь коменданта.
— Нет! — теперь уже категорически ответил Чеботарев. — Женщину, которая могла стать секретарем немецкого коменданта, я среди ленинградок не знаю!
— Георгий Сергеевич, — обратился к Самсонову Ковшов, — в ближайшие дни я, наверное, мало смогу заниматься лечебными делами больницы. Обходитесь без меня.
Самсонов молча кивнул.
Когда ушли все, Ковшов снова в думах своих вернулся к Симоновой. Почему она отдала обратно списки больных? «Не дадут довести до конца… Заходите, если нужно будет…» И потом еще это настораживающее предупреждение о полиции и бургомистре… Кто же она, эта женщина? Друг или самый худший из врагов — изменник? Ковшов вызвал Данилова, передал ему адрес Симоновой и распорядился:
— Отвезите туда хороший диван. Посмотрите квартиру, что там еще надо.
— Петр Федорович, беда! — Утробин не вошел, а вбежал в кабинет.
— Что еще за беда, Илья Данилович? — встревожился Ковшов.
— Полицаи муку забрали!
— Как забрали?!
— А так, забрали.
Случилось вот что. Фадеев вместе с возчиком Климовым погрузили три мешка муки.
— Ну, трогаем, Алексей?
— Поезжайте вы один, Федор Яковлевич.
— А ты?
— Боюсь. Когда-нибудь расстреляют нас за эту муку. Может, и сегодня.
— Не трусь, Алеша! Везти-то все равно надо.
Повозка миновала вокзал и спускалась к «Савою», когда ее остановили два полицая. Пощупали мешки.
— Мука?
— Мука, господа полицейские, — подтвердил Фадеев.