Женщина часто всхлипывала. Ей дали воды. Сдерживаемые рыдания сотрясали ее, стакан дрожал в руке, вода расплескивалась. Усадили на стул. Все молчали, подавленные рассказом.
Немного погодя, женщина снова заговорила:
— К чему придрались — не знаю, но напустились на столяра Мигаля. Геллер приказал выпороть его. Фельдфебели схватили старика, вытащили на улицу, на ступеньках у входа начали истязать. Он худенький, дряхленький, а они — хоть вместо трактора в плуг впрягай — порют… Отмучился страдалец.
— Умер? — спросил кто-то.
— Умер.
Женщина опять заплакала.
Ковшов вошел в кабинет, строго спросил:
— Что здесь, господа, происходит? Политбеседу устроили?
— Петр Федорович, вы послушайте, что она рассказывает!
— Нельзя же молчать, Петр Федорович!
Ковшов поднял руку.
— Господа! Мне неприятно слушать галдеж. В чем дело?
Тарасова взволнованно начала пересказывать то, что Ковшов уже слышал, стоя на лестнице.
— Госпожа Тарасова, — прервал ее Ковшов, — я не расположен слушать клевету на немецкую армию!
Все удивленно уставились на Ковшова.
— Что нужно этой женщине? — спросил он.
Та ответила сама:
— Товарищ господин Ковшов, возьмите меня на работу в вашу больницу. Сил больше нет…
— Вот что, гражданка, идите-ка отсюда, пока я вас в полицию не отправил.
Женщина оторопело посмотрела на Ковшова, потом всех обвела взглядом, как бы ожидая пояснения. Все молчали. Тогда она зло сказала Ковшову:
— Говорили о тебе хорошее, только зря. Оборотень ты, фашистам продался. — Уже на лестнице добавила: — Шкура!
Врачи по одному, понурясь, выходили из кабинета. Задержались Самсонов, Чеботарев и Тарасова.
Когда, кроме них, никого не осталось, Ковшов рассказал о посещении гестапо, жандармерии, комендатуры.
— Почти весь «новый порядок» прошел. Везде требуют назвать командиров, комиссаров, евреев, чекистов, коммунистов. Наши списки без этих данных не потребовались. — Ковшов вынул списки и положил в стол. — Не думаю, что этим и кончится. Возможно, будут проверять, всех. Получить нужные им данные прямым ходом не удалось, теперь будут искать обходные пути…
Очевидно, еще под впечатлением того, как строго обошелся Ковшов с женщиной, все слушали молча.
— Ну почему вы, Петр Федорович, так страшно нагрубили этой женщине? — наконец не выдержала Тарасова. — Ей негде, кроме как у нас, просить сочувствия и помощи… Она же к нам, понимаете — к на-ам пришла! — Тарасова безнадежно махнула рукой и заплакала.
Самсонов подал Лидии Григорьевне воды. Ковшов молчал, ожидая, пока успокоится Тарасова. Заговорил он мягко и ласково:
— Дорогая Лидия Григорьевна! Мне тоже плакать хочется. Только слезы плохо помогают. Гестапо от нас не отвяжется, пока мы его не убедим, что мы — только Красный Крест. И проверять нас будут всякими способами. И своих людей подсылать, и наших заставлять работать на них. Очень уж большая ставка в нашей игре — рисковать не имеем права. У меня нет гарантии, что сегодняшняя посетительница не подослана гестаповцами. А у вас есть такая гарантия?