— Продажная цена четыреста пятьдесят долларов, — сказал «Конь» Хайнс, — но, — добавил он, после недолгих темных размышлений, — вот что я сделаю. Мы с вашим отцом старые друзья. Из уважения к вашей семье я отдам его вам за триста семьдесят пять долларов.
— Что ты скажешь, Джин? — спросил моряк. — Как он тебе кажется?
Покупайте рождественские подарки заранее.
— Да, — сказал Юджин, — давай возьмем его. Жаль, что он не другого цвета. Я не люблю черный, — добавил он. — Нет ли у вас другого цвета?
«Конь» Хайнс поглядел на него.
— Цвет обязательно черный, — сказал он.
Затем, помолчав, добавил:
— Не хотите ли взглянуть на тело, мальчики?
— Да, — сказали они.
Он на цыпочках провел их по проходу между рядами гробов и открыл дверь в заднюю комнату. Там было темно. Они вошли и остановились, затаив дыхание. «Конь» Хайнс зажег свет и закрыл дверь.
Бен, одетый в свой лучший темно-серый костюм, лежал в окостенелом спокойствии на столе. Его руки, холодные и белые, с чистыми сухими ногтями, слегка сморщенные, как старые яблоки, были скрещены на животе. Он был гладко выбрит и безукоризненно причесан. Запившая голова была резко вздернута кверху, на лице жуткая подделка улыбки; ноздри поддерживались кусочками воска, между холодными твердыми губами был приложен восковой валик. Рот был закрыт и чуть вздут. Он выглядел более пухлым, чем при жизни.
В комнате стоял слабый сладковато-липкий запах.
Моряк смотрел суеверным нервным взглядом и собирая морщины на лбу. Потом он прошептал Юджину:
— По-видимому, это д-действительно Бен.
Потому что, думал Юджин, это не Бен и мы заблудились. Он глядел на эту холодную блестящую мертвечину, на это скверное подобие, которое не воссоздавало образ даже в той мере, в какой его передает восковая фигура. Здесь не могло быть погребено и частицы Бена. В этом бедном чучеле вороны, хоть его и побрили и аккуратно застегнули на все пуговицы, не осталось ничего от его хозяина. Все это было творением «Коня» Хайнса, который стоял рядом, жадно ожидая похвал.
Нет, это не Бен (думал Юджин). Никакого следа не осталось от него в этой покинутой оболочке. Никакого знака. Куда он ушел? Неужели это его светлая неповторимая плоть, созданная по его подобию, наделенная жизнью благодаря только ему присущему жесту, благодаря его единственной в мире душе. Нет, он покинул свою плоть. И это здесь — только мертвечина и вновь смешается с землей. А Бен? Где? Утрата! Утрата! Моряк, не отводя взгляда, сказал:
— Он с-с-сильно страдал! — и вдруг, отвернувшие и спрятав лицо в ладони, всхлипнул, мучительно горько: его путаная заикающаяся жизнь на миг утратила рыхлость и сосредоточилась в одном жестком мгновении горя.