Юджин заплакал — но не оттого, что увидел здесь Бена, а оттого, что Бен ушел, и оттого, что он помнил все смятение и боль.
— Это все кончено, — мягко сказал «Конь» Хайнс. — Он упокоился с миром.
— Черт подери, мистер Хайнс, — убежденно сказал моряк, вытирая глаза рукавом. — Он был отличный парень.
«Конь» Хайнс с упоением глядел на холодное чужое лицо.
— Прекрасный молодой человек, — пробормотал он, когда его рыбьи глаза с нежностью обозрели его работу. — Я постарался воздать ему должное.
Они немного помолчали.
— Вы п-прекрасно все сделали, — сказал моряк. — Надо вам отдать справедливость. Что ты скажешь, Джин?
— Да, — сказал Юджин сдавленным голосом. — Да.
— Он н-н-немного б-б-бледноват, вам не кажется? — заикаясь, сказал моряк, не сознавая, что говорит.
— Одну минуту! — поспешно сказал «Конь» Хайнс, подняв палец. Он достал из кармана палочку румян, сделал шаг вперед и ловко, споро навел на серые мертвые щеки жуткую розовую подделку под жизнь и здоровье.
— Вот, — удовлетворенно сказал он, и, держа в пальцах румяна, он склонил голову набок и, как живописец, разглядывающий свою картину, отступил в страшную темницу их ужаса.
— В каждой профессии, мальчики, есть художники, — помолчав, продолжал «Конь» Хайнс с тихой радостью. — И хоть это и не мне говорить, Люк, но я горжусь своей работой. Поглядите на него! — вдруг энергично воскликнул он, и на его сером лице проступила краска. — Видели вы когда-нибудь в жизни такую естественность?
Юджин обратил на него мрачный багровый взгляд и с жалостью, почти с нежностью, заметил искреннюю радость на длинном лошадином лице, а его горло уже рвали псы смеха.
— Поглядите на него! — снова с медлительным изумлением сказал «Конь» Хайнс. — Мне уже никогда не достичь такого совершенства! Хоть бы я прожил миллион лет! Это искусство, мальчики.
Медленное задушенное бульканье вырвалось из закрученных губ Юджина. Моряк быстро взглянул на него с сумасшедшей подавленной усмешкой.
— Что с тобой? — сказал он предостерегающе. — Не смей, дурак! — Его усмешка вырвалась на волю.
Юджин шатаясь добрался до стула и рухнул на него, оглушительно хохоча и беспомощно взмахивая длинными руками.
— …стойте! — задыхался он. — Нечаянно. Искусство! Да! Да! Именно! — взвизгивал он, выбивая костяшками сумасшедшую дробь на натертом полу. Он мягко съехал со стула, расстегнул жилет и темной рукой распустил галстук. Из его усталого горла доносилось слабое бульканье, голова томно перекатывалась по полу, слезы текли по распухшему лицу.
— Что с тобой? Ты с-с-с ума сошел? — сказал моряк, расплываясь в улыбке.