— Вы против мужчин или только против монархии? — язвительно спросил он.
Мэган замерла с тряпичной куклой в руках. Он держала ее так осторожно, будто та была ребенком.
— Монархия продержала нашу страну в покое и процветании уже тысячу лет, — проговорила она.
— Тогда остаются мужчины.
Мэган положила куклу на столик и повернулась к нему, сердито скрестив руки на груди.
— Именно из-за мужчин у меня все неприятности.
— Конечно, вы имеете в виду одного мужчину, отца Молли.
— Нет, я имею в виду всех мужчин, начиная с отца Молли и заканчивая моим братом и его так называемыми сообщниками. А теперь еще и вами.
Бену не терпелось выспросить подробности о сообщниках брата, но он чувствовал, что еще рано.
— Почему мной? — спросил он.
— Если бы не вы, я не была бы сейчас в таком затруднительном положении.
— Едва ли это моя вина, — сказал он, чувствуя крайнее раздражение, — я не просил, чтобы меня похищали посередине официальной встречи. Мое единственное преступление в том, что я тот, кто есть.
— Вот именно, — сказала она, — вы — это вы, а я — это я. Если бы вы не оказались в подобном положении, вы не уделили бы мне и части своего дня.
— Я бы обязательно провел с вами день, вне зависимости от ситуации, — заверил он ее, зная, что говорит правду.
— Неужели? Еще скажите, что совершенно неважно, что вы будущий король страны, а я какая-то швея, имеющая ребенка и с трудом зарабатывающая себе на жизнь.
— Вы свои мысли высказываете или вашего брата?
— В основном моего брата, я думаю, — горько сказала она. — Я не занимаюсь всякими умствованиями. Есть одно золотое правило, которого я стараюсь придерживаться.
— Не нужно поступать с другими так, как вы не хотели бы, чтобы они поступали с вами, — перебил он ее. Он всю жизнь руководствовался этой философией и был уверен, что и она тоже. И тут же добавил: — Хотя то, что вы сейчас делаете, идет вразрез с вашим золотым правилом.
Ее глаза метнули огонь.
— Вы думаете, я не знаю? Если бы был какой-то другой путь, поверьте, я выбрала бы его.
Тогда он бы нашел для нее другой путь, который устроил бы их обоих. Он полагал, что добьется своего. Сейчас он был в неподходящем для высокопарного языка положении.
— Вы не могли бы меня по крайней мере развязать? — спросил он.
— Не сейчас, — сказала она, нервно взглянув на закрытую дверь.
Значит, подумал он, есть надежда, что она сделает это, когда будет безопасно. Как прекрасно, ведь он снова увидит ее, такую добрую, отзывчивую и такую красивую. А сейчас надо успокоиться и пока не думать о ней. Все-таки, как ни говори, она остается его тюремщицей. Однако не думать о ней он не мог.