– Куда?! – Мама поймала ее за руку.
– К тете Люсе схожу, обед сготовлю! – Ася выдернула руку и ушла, громко хлопнула дверью.
Это плохо, что она так с мамой, но не получается по-другому никак. Мама только и делает, что боится: за себя, за нее, за бабу Малашу, за односельчан. Страхом этим уже вся хата пропиталась, тошно и маетно!
…Тетя Люся умирала. Убивала себя сама, отказывалась от еды, если и говорила, так только о погибших муже и сыне. Ее хата тоже пропиталась страхом. Страхом, а еще безнадежностью.
– …Дождусь ее, – сказал вдруг возникший из тумана дядька Федос. – Уже недолго осталось, я знаю.
– Здравствуйте. – Ася замедлила шаг, всматриваясь в ясные глаза дядьки Федоса. Почему у него ясные, а у Алеся пустые?
– Из-за Морочи. Все она, проклятущая, закогтила душу и не пущает. – Дядька Федос подергал себя за вислый ус. – Ты про обещание-то помнишь?
– Туман, – сказала она, точно одно это слово все объясняло, но он ее понял, закивал головой.
– Это она его насылает, Морочь, но скоро она снова заснет, я знаю.
– Скорее бы. – Сейчас Ася не думала ни про дядьку Федоса, ни про Алеся, из памяти не шел летчик, ее летчик.
– Что – скорее бы? – Из тумана сначала протянулась широкая ладонь, больно сжала Асину руку, а следом выплыло хмурое лицо Захара Прицепина. – Ты с кем разговариваешь?
– Пусти! – Она дернулась, пытаясь высвободиться.
– С кем разговариваешь, спрашиваю? – Захар не пускал, подтягивал все ближе и ближе, окутывал душным облаком перегара.
– Ты кого-нибудь видишь? – спросила Ася.
– Нет.
– Значит, ни с кем не разговариваю.
– Я голос слышал. – Он смотрел на нее внимательно и требовательно, в пьяных глазах плясало шальное пламя.
– Почудилось.
– Ведьма, – сказал он ласково и заграбастал Асю в объятия. – Что ж ты делаешь со мной?! Что ж ты душу рвешь?
– Пусти! – Она уперлась локтями в его широкую грудь, замотала головой, уворачиваясь от жадных поцелуев. – Пусти, я кричать стану!
– А кричи! – Он блеснул крепкими зубами. – Кричи, все и так думают, что ты теперь моя полюбовница. Думаешь, заступится за тебя кто? Не заступится! Тогда перед сельсоветом не заступились и сейчас не заступятся!
– А ты, значит, заступился?! – От ярости потемнело в глазах.
– Заступился! Сказал, что это ты от меня по лесу бегала, от моих ласк. И ударил, чтобы поверили все. Веришь, себя ненавидел, когда тебя бил. А по-другому как? Чтобы поверили, не стали вопросов задавать? Ты знаешь, как они вопросы задают? – Захар больно встряхнул ее за плечи. – Не знаешь, а я знаю, я эти их вопросы переводил, когда они Федоса пытали. Хочешь, чтобы тебя так же, как партизанскую пособницу? Асенька, – его голос упал до едва слышного шепота, – лучше уж моей полюбовницей, но живой, чем мертвой… А люди? Что люди! Посудачат да и успокоятся.