И еще. Я попросил высказаться о Чайке Розанова. Александра Александровича я планировал в замы по кадрам. Розанов также одобрил кандидатуру Чайки.
Так тот появился в Прокуратуре Российской Федерации на очень высокой должности первого заместителя Генерального прокурора.
Розанова же я знал с 1969 года, со Свердловска. Он был в Свердловском юридическом институте секретарем комитета ВЛКСМ, — это место всегда было очень заметным, преподаватели знали его в лицо, экзамены почти всегда он сдавал досрочно и всегда получал хорошие оценки. Естественно, что не последнюю роль играло при этом и высокое общественное положение Розанова. Это наложило оттенок и на его профессиональную подготовку.
После окончания института он получил назначение — такое случалось довольно редко — в Москву, и когда я по институтским делам приезжал в Первопрестольную, то раза два останавливался у него.
Позднее, в Генеральной прокуратуре СССР, Розанов стал секретарем парткома, начальником управления, занимающегося письмами и обращениями граждан, должность эта генеральская, и он вскоре стал генералом, а когда рухнул Союз и Прокуратуры СССР не стало, Розанов оказался в прокуратуре Москвы в более чем скромной должности старшего помощника прокурора города. И, естественно, чувствовал себя ущемленным, и было отчего: из генералов попал, скажем так, в полковники. Или даже в подполковники. А человеком Розанов всегда был, вне всякого сомнения, честолюбивым. Специалистом же средним.
К сожалению, все мы крепки задним умом. Это сейчас я уже понимаю, что Розанова нельзя было назначать на должность заместителя и спрашивать о Чайке, а тогда его мнение мне показалось важным…
И вот новый виток. Я подумал, что Розанов все-таки много работал с людьми, понимает сложный человеческий фактор, ему самое место — быть на «кадрах».
Оказалось, что работать с Александром Александровичем сложно. Он совершенно не терпит критики. А поскольку он допускал кадровые ошибки, как, собственно, и я, все мы ведь грешны, — то мне приходилось часто критиковать его.
Более того, я считал, мы — друзья, а с друзей спрос бывает более жестким, чем с остальных. Я никогда не думал, даже предположить не мог, что Розанов после моих критических высказываний будет копить злобу. Но за должность свою он держался крепко, потому терпел, на критику не отзывался. И все-таки однажды он принес мне заявление об уходе. Положил на стол.
Вот в ту-то минуту я, пожалуй, четко ощутил, что творилось в душе Розанова. С одной стороны — осознание своей слабости, как юриста-профессионала, с другой — боязнь потерять должность, с третьей накапливающаяся злость — в общем, все это было намешано в тот момент в этом человеке.