— Вот уж спасибо, — ввинтил Бронников. — Мне перед вами, Семен Семеныч, прямо поминутно расшаркиваться приходится. Благодетель вы мой.
— А вы меня обхамили, — печально сказал Семен Семеныч, пропустив мимо ушей колкость. — Почему? И вообще: почему вам не живется? Пользуетесь всеми правами советского человека, верно?.. почему бы не жить как все, а? Объясните, если можете.
Бронников хмыкнул. Честно сказать, Семен Семеныч попал в самую точку: он и сам подчас задавался этим вопросом. Ответ в слова не облекался. Но все же был ясен.
— Объяснения хотите. Что ж… У вас собака есть?
Семен Семеныч не нарушил игры, кивнул:
— Есть.
— Охотничья, наверное?
— Такса.
— Норная, — удовлетворенно кивнул Бронников. — А у меня пудель. Черный. Как у Фауста, если понимаете, о чем я…
Семен Семеныч презрительно скривился.
— Да… Пошли нынче утром в лес… в Тимирязевский. С поводка спустил. Всегда на глазах, а тут вдруг пропал. Зову — нету. Наконец появляется с важным видом… Оказывается, нарыл какую-то падаль. Думаю, кошку. Крысы не хватит, чтобы так вываляться… Должно быть, поздней осенью сдохла. А теперь оттаяла. И пришла в самую консистенцию. Вроде желе. А он в ней боками, боками… и спиной. Перламутровая такая слизь.
Бронников покачал головой, Семен Семеныч хмыкнул.
— Запах — дыхание спирает. Зловоние окрестностей ада. Такой силы и густоты вонь — хоть ножом режь. Буквально атом или там молекула — тут же горло перехватывает. Одним словом, иприт!
— Вы, собственно, зачем мне все это?
— Да вы дослушайте, я уже заканчиваю… Ну вот. Я на него сгоряча орать. Сидеть, мол. Паразит, мол. Облизывается испуганно, к земле прижался: понимает, что провинился. В общем, скандал. А когда остыл, думаю: в чем, если разобраться, провинился пес? За что я на него наорал хуже фашиста? «Всяк следует своей природе…» Нормальная охотницкая собака. Ищет способы отбить собственный запах. Ведь так?
— Допустим.
— Вы тоже, наверное, накричите с досады? Даже наказать можете. Вы ее поводком — а она не понимает, за что. Но не кусается, а визжит. Визжит и боится. И любит вас. Вы ее по заду — а она еще больше любит. И надеется, что простите. Ведь так?
— Ну и что?
— А то, что человек — не собака, — вздохнул Бронников. — Он иначе устроен.
Морщась, Семен Семеныч загасил в пепельнице окурок. Помолчав с минуту, сказал:
— Занятно… Так или иначе, Герман Алексеевич, в преддверии Олимпиады мы не можем допустить, чтобы вы свободно орудовали за нашей спиной. Знаете, что советское правительство уже выслало несколько писателей? Войнович, Аксенов, Копелев. Вы, насколько мне известно, не состоите в Союзе, — издевательски ухмыльнулся. — Но все-таки: не боитесь, что с вами что-нибудь похожее случится?