Столь же демонстративно, как невозмутимость, Шелепа выказывал свою немногословность. Бронников пытался у него вызнать — куда едем, где встретимся, что к чему, вообще говоря, не в подворотне же пить, черт возьми!
— Не в подворотне, — отвечал Шелепа. — Это верно.
Но от ответов уклонялся, гундосил под нос какую-то итальянскую песенку из наисладчайших.
— Вот чудило, — беззлобно ругал его Бронников, — что ты из себя шведскую разведчицу корчишь! Я же знаю — все твои кореша пьянчуги, никаких тайн в отношении пьянчуг быть не может. Они за стакан сами все расскажут. Если кто спросит, конечно.
Шелепа делал нос набок, хмыкал, холодно посматривал то на светофор, то на мордатого постового, хозяйски прохаживающегося по загазованному перекрестку, потом втыкал передачу и снова начинал подрезать при обгоне — в общем, занимался тем, чем привык заниматься, а дела не говорил.
Подкатили к большому дому в одном из переулков центра.
— Сиди, — сказал Шелепа, — сейчас мастеров приведу. Камнерезов-то…
Помахивая ключами, он пошел к подъезду, и Бронников, глядя в спину, в куцую куртчонку на широких, мужиковато костистых плечах, неожиданно успокоился и понял, что все будет в порядке, без дураков.
День был серенький, половинчатый какой-то; выглянуло солнце, помаячило между двумя тучами, пустило по асфальту несколько неуверенных зыбких теней, потом они растеклись и пропали, а вместе с ними и солнце; поблескивавшая перед мраморным крыльцом лужа потемнела, и мрамор стал серым, словно плохая бумага. Невразумительная вывеска одним-единственным словом, и то не напрямик, намекала на то, что учреждение имеет отношение к военному ведомству.
Обхватив руками сумку, Бронников смотрел перед собой в стекло. Стекло было новехонькое, ничуть не поцарапанное. Какая машина, такое и стекло. Шелепа менял машины не реже чем раз в два года.
Конечно, если этак вот, со стороны, беспристрастно то есть, посмотреть — ну жулик и жулик, другого слова не найти. Чем он занимался сейчас — Бронников не знал, однако был уверен, что занятие это если не за границей, отделяющей явления подзаконные от противозаконных, то на самой черте. Приторговывал, сводил, наваривал… Как-то обмолвился, что содержит видеотеку: плати червонец, бери подпольную кассету, смотри. В общем, экзотика: Бронников и видеомагнитофона-то в глаза отродясь не видел, да и жизни такой себе не пожелал бы — за срамные фильмы червонцы сшибать. А Шелепе вроде ничего, нравилось…
В студенческие годы все было по-другому, ничем таким и не пахло. Все полагали, что Шелепа при распределении останется на кафедре. Стажерство, аспирантура… научная деятельность. Кому же еще, если не Шелепе, — немного безалаберный, зато одаренный. Даже талантливый. И отец в министерстве. С третьего курса Шелепа, имея в виду именно распределение, стал активным комсомольцем. Ничего плохого он при этом в общем-то не делал — ну, мыкался по коридорам института с папочкой под мышкой и значком на груди, вечно субботники организовывал — на то и оргсектор. Бронников любил его не за это.