Казалось, что в его судьбе не приходится сомневаться, и вдруг на распределении стажерское место ему не досталось, вместо него неожиданно взяли серятину Погорелова. Тогда Бронников не задумывался — почему. А теперь уж и неинтересно было. Наверняка имелись причины — настолько веские, что даже министерский отец Шелепы их не перевешивал.
После этой неудачи какие-то шестерни в его судьбе навсегда вышли из зацепления: половина колес остановилась, зато остальные завертелись бешено. Теперь уже трудно было представить его другим…
Вот Шелепа снова появился на крыльце, постоял, переминаясь, лениво поглядел в небо. Вытряс сигарету из пачки, неторопливо закурил, так же неторопливо двинулся к машине. На сухих, длинных ногах болтались голубые портки. Нервничавший Бронников все утро по этому поводу ехидничал. На каждой штанине блестела стальная пряжечка. «Старый ты ушкуйник, — говорил Бронников, беспокойно ерзая на сиденье, — ну что ты на себя напялил… Тебе смертное пора готовить, а ты все пряжечки…»
— Сейчас явятся кузнецы, — проскрипел Шелепа, открыв дверцу. — Вылезай, засидишься.
— Не хочу, — ответил Бронников. — В ногах правды нет.
Шелепа хмыкнул, дверцу закрыл. Сделал два шага вперед, два назад, покрутил головой. Покашлял. Лениво двинулся, снова раскрыл дверцу и сказал:
— Ты полтинник-то сюда давай. Я сам вручу. Ювелирам-то…
— То кузнецам, то ювелирам, — буркнул Бронников, суя ему конверт. — Ни черта не поймешь…
— Мастеровые, — пояснил Шелепа. — Все могут. На все руки.
Первый мастеровой оказался в чине капитана, второй был в штатском и, надо думать, помельче — глядел в землю, шел на шаг сзади. Когда они, дружно сбежав по ступеням, подошли к машине (причем капитан дважды успел посмотреть на часы, и всякий раз лицо его делалось озабоченным), штатский открыл дверцу и пропустил капитана вперед. Раскачав машину, забрались на заднее сиденье.
— Зеленый, — бодро сказал капитан таким тоном, словно был помощником машиниста. — Поехали.
Шелепа повернул ключ, тронул машину, потом ткнул пальцем в Бронникова и сказал:
— Это Лексеич.
Бронников машинально кивнул.
— Можно просто Мишей, — улыбнулся широколицый капитан. — На работе надоело — Зеленый да Зеленый…
Штатский неожиданно мрачно назвался Григорием Зиновьевичем. Зеленый при его словах рассмеялся, ткнул кулаком в плечо и сказал:
— Да брось ты, Гога!
Григорий Зиновьевич тона этого не принял и вообще держался надменно. Он отвернулся к окну и смотрел в него с необъяснимым упорством. Шелепа вырулил на проспект.
— Ты не гони, — неожиданно прорезался в Григории Зиновьевиче сдавленный голос. — У меня голова кружится.