Господи, как страшно!
А второй ход — объявить, что ценную информацию об антисоветском строчкогоне и борзописце Колчине, каждая буква которого оплачена цэрэушной зеленью, Галина Борисовна получила не от кого-нибудь там, а именно от Бронникова, давнего его дружка.
Зачем понадобилось Бронникову давать Галине Борисовне столь важную информацию о Колчине? Ясно как божий день: выслужиться решил, искупить, стало быть, прежние грехи; у него ведь у самого рыльце в пушку: замешан в делишках, позорных и стыдных для любого советского человека; и сам, надо полагать, тянул жадные ручонки к западным сребреникам; давали ему по этим ручонкам, и правильно давали, заслуженно; а теперь он, значит, одумался. Стало быть, на пользу пошло — и то, что из Союза поперли его, графомана этакого, и то, что подлечили маленько психически, выправили кое-какие излишне кривые извилины. Встав на путь исправления, решил прежние вины свои загладить, показать, что, дескать, весь он — от макушки до пяток — свой, советский, честный человек!..
Сердце сжималось…
Гера в тот день часов в пять пошел в ЦДЛ, обещал не позже одиннадцати, а вернулся совсем рано — в восемь, и когда она открыла, первой мыслью было, не вызвать ли «Скорую» — такое окаменелое, бурое лицо было у него. Деревянно прошагал в ванную, заперся.
У нее был запрятан пузырек медицинского. Развела, срезала с лимона несколько чешуек яркой кожуры, бросила, графинчик сунула в холодильник.
Минут через десять постучала. Вышел.
— Что случилось? — выставила водку. — Выпей.
— Сейчас…
Сидел, тупо разглядывая скатерть.
Налил, выпил, зажевал огурцом. Покачал головой, усмехаясь.
Век бы ей не видеть этой усмешки!..
— Галина Борисовна! Представляешь?
— Какая Галина Борисовна? — переспросила она.
— Мятлицкий так КГБ называет. Галина Борисовна.
— Ну да, — кивнула Кира. — Я тоже слышала. А советская власть — Софья Власьевна.
Бронников тупо покивал.
— Точно…
— Гера, так что случилось?
И он рассказал.
В ЦДЛ с давних пор носу не казал — не потому, что не с кем было там встретиться, потрепаться, выпить рюмку, а просто по фактической невозможности пройти — писательского билета уж почти три года нет. Однако несколько дней назад позвонил Миша Крюков, сказал, что состоится вечер памяти Мандельштама (долго запрещали, потом позволили, потом сто раз откладывали; вот наконец должно произойти). Бронников договорился пойти с ним — в качестве гостя.
Встретились у дверей ЦДЛ, вошли.
Возле раздевалки шумела большая компания — Мятлицкий, Голицын, Кабаньков, Гаврилин, Горемыка — все люди с биографиями. При их появлении шумный разговор отчего-то стих. Крюков двинулся к ним, Бронников следом — с большинством был шапочно знаком, здоровался при встречах, раскланивался.