— Любовь? — переспросил Шегаев, решив что ослышался.
— Она, проклятая, — подтвердил гость. — Если человек любит, им легко властвовать: ничто не мешает брать у него нужное, суя взамен ту мишуру, что он в своем ослеплении считает ответной любовью.
Шегаев молчал.
— Ради власти человек готов на все.
— Пожалуй, — согласился Шегаев.
— Ну а коли это так, то вот тебе выбор, — сказал гость, еще крепче отпираясь на свою палку, отчего со скрежетом стал крошиться под ее наконечником черный гранит. — Если ты поклонишься мне, то дам тебе власть над всеми этими царствами и всю славу их! Все будет твое! Хочешь?
— Ты так говоришь, будто вся власть изначально принадлежит тебе! — сказал Шегаев, вкладывая в слова хоть и робкую, но все же отчетливую насмешку.
— Ну разумеется, — согласился гость с легким недоумением в голосе: дескать, вот странный вопрос! — Кому же еще?
— Вот как, — протянул Шегаев. — Ну что ж, в этом нет ничего странного… Собственно говоря, я и прежде так думал.
— Решайся, — глухо поторопил гость. — Твое слово, Шегаев!
Он встрепенулся, растерянно сел.
В камере стоял обычный гвалт, дверь была открыта, в проеме маячила фигура надзирателя.
— Шегаев! — повторно гаркнул старшина камеры. — Царство небесное проспишь! С вещами!
Надзиратель нетерпеливо стучал ключом по пряжке. За ним виднелся конвоир.
С вещами! Куда его? В другую камеру? На этап?
А вдруг — на волю?! Вдруг — свобода?!
— Шегаев! — грозно торопил надзиратель. — На выход!
По каким-то неуловимым признакам он понял, что дело пришло к концу, и этот выход отсюда — выход навсегда, и разлука с теми, кто теснился тут с ним все эти месяцы, — тоже навсегда. Теперь уж если только когда-нибудь жизнь, волоча каждого по его собственной загадочной и странной орбите, столкнет нежданно…
— Ну что ж, прощайте, — сказал Голубченко, инженер-строитель. — Бог даст, свидимся.
— Давай Шегаев, держись!
— Двум смертям не бывать, как говорится…
— Носа не вешай.
— Еще, глядишь, стренемся…
— Прощай, Игорь!..
Кто они? Да просто — разные люди. Голубченко прежде плакал во сне, потом перестал… Валуев все ждет хоть какой-нибудь весточки от жены… Шерстнев вздыхает, как там без него корова отелилась… Громадин молодец: нарисовал Сталина на крышке параши. Вышло похоже, и одно время камера дружно гоготала, когда крышку поднимали по нужде. Потом вертухай, глядя в глазок, обратил внимание на веселье, вызвал старшего надзирателя; тот исследовал камеру, заглядывая во все углы, когда наконец поднял крышку — оторопел. Схватил тряпку, стер… А уходя, бросил укоризненно: «Какая ни на есть личность, а все-таки личность!» Вроде, я вас отлично понимаю, но ведь тоже человек, зачем же так — усами в говно!..