Автомобиль вырулил на площадь, повернул к гигантскому фанерному не то коровнику, не то скворечнику, в причудливых формах которого совершенно невозможно было угадать хрестоматийный облик знаменитого на весь мир Императорского Большого театра. Машина прошелестела мимо черного, похожего на заброшенную могилу заледенелого фонтана, и здесь шофер резко вывернул руль, объезжая оцепеневший, призраком возникший посреди улицы трамвай. Машину сильно занесло, чувствительно тряхнув пассажиров. Охранники испуганно переглянулись. Сталин, обернувшись на исчезающий в сумраке мертвый трамвай, мрачно выругался по-грузински...
С фасада чем-то напоминающее тот самый брошенный трамвай, высокое здание Народного комиссариата внутренних дел со стороны боковой улицы все-таки проявляло признаки жизни. Лампадка единственного в округе фонаря высвечивала маленький, похожий на театральную сцену мирок. На границах мрака были видны фигуры часовых. А прямо под козырьком парадного, на котором висел предательский фонарь, тарахтел грузовичок, и трое малых в гимнастерках быстро грузили в кузов какие-то коробки и футляры. Здесь же компактно располагался малокалиберный зенитный расчет — четверо бойцов в касках и полушубках лениво наблюдали за суетливой погрузкой. Зенитная установка, с лихо задранным в небо стволом, сквозь который падали светящиеся снежинки, создавала еще большее ощущение представления.
Неожиданный приезд Сталина на Лубянку вызвал переполох. Лица рядовых, дежурного офицера, недопившей свой чай вахты выражали показные, как показалось Сталину, ужас и почтение. Вызванный по телефону комендант, на ходу поправляя свой ремень, подбежал с докладом. Набитый людьми, заставленный ящиками с документами холл в свете ярких люстр превратился в музей изваяний.
По сравнению с полупустым, полутемным Кремлем здесь было светло и многолюдно. Вспомнив про злосчастных мотоциклистов вермахта, Сталин хмуро спросил:
— Что, ждете немцев?
Комендант не растерялся:
— Ждем, товарищ Сталин, в тире на втором этаже рота войск НКВД ведет подготовку к тому, чтобы дать отпор врагу!
Ответ показался Сталину несерьезным. Как несерьезной и авантюрной, ввиду возможного прорыва немцев в город, показалась суета, затеянная с погрузкой оставшихся в учреждении документов.
Обомлевшие лица энкэвэдэшников не выражали ничего из того, что видел, пережил и узнал Сталин за последние сутки.
Пройдя во внутренний двор, приехавшие остановились у большого костра, в который двое одетых в гражданское молодых людей бросали разрозненные кипы бумаг. Ревущее пламя гипнотизировало, создавало ощущение безопасности и уюта. Интенсивность его языков создавала тепло, покой. Это остро почувствовал засмотревшийся на огонь Сталин. Его спутники почтительно стояли поодаль, на их лицах играли отблески разведенного из наркоматовского архива костра, радостно пылающего в центре обреченной на оккупацию и позор Москвы.