— Спасибо, мама, — с грубоватой нежностью ответил он, ибо этого требовал обряд.
Она сунула ему в карман десять шиллингов:
— Аванс на расходы.
На миг Доминику показалось, что мать относится к нему недостаточно серьезно.
— Я не шучу, — проговорил он, хмуро взглянув на нее.
— Я тоже не шучу, — заверила его Банти. — Девушку эту я не знаю, но ты ее знаешь и, уж коли ты говоришь, что она этого не делала, я тебе верю, и меня убеждать не надо. Если я могу чем-нибудь помочь, обращайся ко мне, ладно?
— Ладно! Спасибо, мама!
Он благодарил ее не только за десять шиллингов. Поначалу Доминик подозревал, что этим подарком мать просто хочет приободрить его. И даже не за предложенную помощь и поддержку, а за понимание его чувств к Китти. Она знала, что это чувство взрослого человека, что оно неподдельно, сильно, серьезно и достойно уважения. Он испытал мгновение восторженного обожания матери, поразительных новых открытий в познании этой женщины, которые сопровождают мужчину на трудном пути к зрелости. И Банти, знавшая, когда нужно исчезнуть, поспешно удалилась в дом, чувствуя себя почти такой же юной, как и ее сын.
Однако эти вспышки теплых чувств никак не могли помочь Китти, и Доминик почувствовал еще более тяжелый груз ответственности. Оседлав свой велосипед, он поехал по проселочной дороге, которая вскоре привела его к «Веселой буфетчице». На перекрестке он съехал на поросшую травой обочину, уставился на злосчастный дом и углубился в размышления. Здесь уже почти не было зевак; в центре внимания теперь оказалось место, где, вероятнее всего, находилась Китти. О ее аресте сообщили утренние газеты и радио, и новость мигом обросла слухами, которые, подобно виноградной лозе, оплетают заборы сельских домиков и пускают глубокие корни в городах. Китти Норрис! Вы можете в это поверить?
У обочины дороги торчала новая вульгарная вывеска из ажурных чугунных прутьев. Двери пивной откроются только после похорон, разрешение на которые было дано на вчерашних слушаниях у судьи. О, как разозлился бы Армиджер, узнав, что лишился субботних и воскресных барышей, да еще из-за такого пустяка, как собственная кончина. Говорят, похороны будут в понедельник, и устройство их поручено Реймонду Шелли, а не Лесли Армиджеру. Люди, привыкшие мыслить традиционно, уже начинали лицемерно осуждать Лесли за отсутствие сыновних чувств и заявляли, что он не придет на похороны. А почему это, удивился Доминик, они считают, что он обязан там быть? Ведь он лишился отцовского расположения, и ему запретили испытывать сыновние чувства. Если он и жалеет покойного отца, это говорит лишь о его великодушии. А каковы его чувства к Китти, которая добровольно сунула голову в петлю, чтобы спасти его? Наверное, теперь он уже знает об этом. Ведь это известно всем и каждому. Проезжая мимо пригородных ферм, Доминик чувствовал, как дрожит и звенит воздух, полный сплетен. Он увидел двух женщин, стоявших по разные стороны забора и наверняка судачивших о падении Китти, щедро сдабривая выдумками голые факты.