— Это насчет чего? — оглянулся Дубов.
— А то и с лаптями… Разговор у нас насчет мужика… В каждом, говорю, из нас мужик сидит…
— Ну-у… — усомнился Дубов.
— А как же иначе?.. У Морозки, скажем, дед в деревне, дядья; у тебя…
— У меня, друг, никого, — перебил Дубов, — да и слава богу! Не люблю, признаться, это семя… — Хотя Кубрака возьми: ну, сам он еще Кубрак Кубраком (не с каждого ж ума спросить!), а вэвод он набрал? — И Дубов презрительно сплюнул.
Разговор этот происходил на пятый день пути, когда отряд спустился к истокам Хаунихедзы. Ехали они по старой зимней дороге, устланной мягким, засыхающим пырником. Хотя ни у кого не осталось ни крошки из харчей, припасенных в госпитале помощником начхоза, все были в приподнятом настроении, чувствуя близость жилья и отдыха.
— Ишь что делает? — подмигнул Морозка. — Дубов-то наш — старик, а? — И он засмеялся, удивляясь и радуясь тому, что взводный согласен с ним, а не с Гончаренкой.
— Нехорошо ты говоришь о народе, — сказал подрывник, нисколько не обескураженный. — Ладно, пущай у тебя никого, не в том дело — у меня теперь тоже никого. Рудник наш возьмем… Ну, ты, правда, еще российский, а Морозка? Он, окромя своего рудника, почти что ничего не видал…
— Как не видал? — обиделся Морозка. — Да я на фронте…
— Пущай, пущай, — замахал на него Дубов, — ну, пущай не видал…
— Так это ж деревня, рудник ваш, — спокойно сказал Гончаренко. — У каждого огород — раз. Половина на зиму приходит, на лето — обратно в деревню… Да у вас там зюбры кричат, как в хлеву!.. Был я на вашем руднике.
— Деревня? — удивлялся Дубов, не поспевая за Гончаренкой.
— А то что же? Копаются жинки ваши по огородам, народ кругом тоже все деревенский, а разве не влияет?.. Влияет! — И подрывник привычным жестом рассек воздух ладонью, поставленной на ребро.
— Влияет… Конечно… — неуверенно сказал Дубов, раздумывая, нет ли в этом чего-нибудь позорного для «угольного племени».
— Ну, вот… Возьмем теперь город: велики ль, сказать, города наши, много ль городов у нас? Раз, два, и обчелся… На тысячи верст — сплошная деревня… Влияет, я спрашиваю?
— Обожди, обожди, — растерялся взводный, — на тысячи верст? как сплошная?.. ну да — деревня… ну влияет?
— Вот и выходит, что в каждом из нас — трошки от мужика, — сказал Гончаренко, возвращаясь к исходной точке и этим точно покрывая все, о чем говорил Дубов.
— Ловко подвел! — восхитился Морозка, которого с момента вмешательства Дубова спор интересовал только как проявление человеческой ловкости. — Заел он тебя, старик, и крыть нечем!
— Это я к тому, — пояснил Гончаренко, не давая Дубову опомниться, — что гордиться нам не нужно перед мужиком, хотя б и Морозке, — без мужика нам то-оже… — Он покачал головой и смолк; и, видимо, все, о чем говорил потом Дубов, не в состоянии было его разубедить.