От прямого попадания взорвалась передняя немецкая «Ягд-пантера». Почти одновременно подожжен и «Артштурм». Бьют наши танки, стреляем с бункера мы, длинными очередями хлещут пехоту врага пулеметы Чорного и Гельфонда. Здание бункера резонирует, словно огромный контрабас. Мы уже очумели от сумасшедшего грохота.
Но вот самоходки немцев попятились и медленно уползают. За ними, словно растворилась, уползла пехота, исчезли во мгле черные фигурки солдат.
— Ушли фашисты! — Лицо Тертычного расплылось в улыбке, глаза превратились в узенькие, хитроватые щелочки. — Стрелять еще? Снаряды остались!
— Огонь, хлопцы, по Потсдамскому вокзалу, до последнего снаряда. Сделаем презент Адольфу Гитлеру
Когда Пайзанского и Блюма подняли на крышу, оба они без сил повалились на бетон. Дрожащие пальцы никак не могли скрутить цигарку, махорка так и сыпалась из рук.
— Ну что, орлы? — Степин достал папиросы.
Только что гремел бой, и вот уже тут, над бункером, тишина...
— Даже и вы закурили! — ехидно улыбнулся Степин.
Люди повернулись ко мне, молча смотрели, как я зажег папироску и неумело держу ее в пальцах.
Вдруг на крыше раздалось звонкое чириканье — воробьи появились! Сначала пара, за ними целая стайка.
* * *
4 мая 1945 года мы проезжали по Сарланд-штрассе. Зенитные орудия с крыши бункера были сброшены на мостовую, возле них играли берлинские мальчишки. Мальчишки всюду остаются мальчишками... Они выкрикивали слова военных команд и галдели, как настоящие солдаты-немцы. Командовал мальчишками голенастый веснушчатый паренек в коротких кожаных штанишках и длинных гольфах.
Мы подозвали его. Он щелкнул каблуками и застыл, уставившись в мои ордена.
...Через пару минут, когда мальчишки уже поделили между собой круглые плитки трофейного шоколада, я спросил:
— В бункере кто-нибудь есть?
— В бункере работают русские пиониеры!
— Пионеры?
— Саперы, наверное,— подсказал кто-то из наших.
— Они открыли дверь наверху! Мы можем показать герру команданту!
— Вы и там побывали?
— Яволь!
Мы поднялись на верхний этаж бункера. В отсеке, откуда стреляли пулеметы, висел смрад разложения. На жестком топчане лежала мертвая белокурая немка в черном мундирчике шарфюрера СС. Рядом привалился немолодой лысый офицер со знаками различия штандартенфюрера СС и золотым почетным нацистским значком. В свесившейся руке штандартенфюрера был зажат офицерский «вальтер».
На железных столах у закопченных амбразур стояли два пулемета с покореженными стволами...
* * *
Теперь, когда сражение охватило самый центр Берлина, зловещий гул стал еще тяжелей.
Опытное ухо по характеру такой «музыки» может определить, где идет бой, каковы его особенности и кто в нем участвует — какое оружие. Выстрелы пушек в «оркестре» боя — удары больших барабанов, разрывы — грохот и звон литавр, пулеметные очереди — барабанная дробь, а свист мин, снарядов и пуль — будто голоса духовых и струнных инструментов. Конечно, такое восприятие звуков на поле боя вырабатывается не сразу. Тот, кто впервые в бою, слышит не «музыку», а какофонию ужаса: ему кажется, что каждая пуля, каждый снаряд летят в него... Нет, не услаждали наш слух трагические мелодии трудных и невезучих боев сорок первого—сорок второго годов... Но теперь, в Берлине, — совсем другое дело! Теперь мы слышим «симфонию» боя, понимаем ее и, можно сказать, наслаждаемся ею!