Младший брат мой, Абраша, 1925 года рождения, был одаренным музыкантом. Он тоже
учился в ЦМШ у профессора М.И.Табакова и увлекался, композицией. По общеобразовательным
предметам он учился в одной группе с Леонидом Коганом и Юлием Ситковецким. Несмотря на
детский возраст - ему было 16 лет - Абраша начал играть в оркестре театра Моссовета, Осенью
1941 года вместе с театром эвакуировался в Среднюю Азию, не помню, то ли в Чимкент, то ли в
Ташкент. Когда в 1943 году ему пришло время призываться в армию, я попросил начальника
нашего оркестра Г.Запорожца взять его к нам. Получив согласие, написал Абраше, чтобы он ехал в
Москву. Но что значит во время войны молодому человеку призывного возраста проехать
полстраны с юга на север? Из города Чкалова, теперь, кажется, Оренбург, он прислал телеграмму:
"Поезда высадили, пришли деньги". Послал до востребования денег сколько имел, но ответа от
него не получил. По моей просьбе мой товарищ по оркестру, скрипач Самуил Кит, ехавший в
командировку через Чкалов, интересовался судьбой моего брата в военной комендатуре, на
вокзале... Остается только предположить, что его приняли за дезертира, скрывающегося от военной
службы, и отправили на фронт в составе штрафного батальона, как это обычно делали, где он был
сразу же убит. Абраша не был пригоден к строевой службе - он был близоруким и носил очки со
сложными линзами.
Мы все, особенно мама, всю жизнь ждали его. Искали, наводили справки в армейских
архивах, но нам неизменно отвечали: "Считается без вести пропавшим".
Абраша играл на трубе "Циммерман", которая была собственностью консерватории. После
окончания войны, когда консерватория вернулась из Саратова в Москву, с отца, как гаранта
несовершеннолетнего учащегося, потребовали возместить стоимость трубы погибшего сына...
Еще до поступления в Большой театр я женился на девушке, с которой познакомился за гол до
начала войны. Фаина Семеновна Хавкша тоже была студенткой училища Гнесиных.
Обладательница звонкого сопрано, она выступала в самодеятельных концертах города Кольчуги на
Ивановской области и оттуда была рекомендована в училище как перспективная певица. С
начального периода обучения ей стали "ставить" голос, менять дыхание и заучили так, что она
вовсе потеряла былую уверенность и стала бояться выходить на сцену. С началом войны занятия
были прекращены. Фаину эвакуировали в Горький. Я же остался служить в Москве. Более трех лет
мы были разлучены, но почти ежедневно писали друг другу письма. А когда в начале 1945 года
Фаина вернулась в Москву, мы стали мужем и женой. Жилья у нас не было, ютились то у
знакомых, то у моих родителей, одно время снимали угол в общей квартире. Когда мое положение
в Большом театре укрепилось, нам предоставили крохотную комнатушку в театральном доме в
Щепкинском переулке, что позади театра. Мы были счастливы.