Персональные выставки керамики Монны Рачгус, члена Союза художников России,
проходившие в Москве и в Вильнюсе, сопровождались звучанием моих записей музыки Баха,
Листа, Шопена, Рихарда Штрауса, Равеля, Дебюсси, Чайковского, Рахманинова... Монна - весьма
эрудированный человек. Кроме того, она неравнодушна к социальной стороне жизни России, к
политике, экологии. Участь "врага народа", постигшая ее отца в годы сталинских репрессий, тоже
наложила отпечаток на ее восприятие нашей действительности.
Вот уже долгие годы мы с Монной всегда вместе в трудные и радостные минуты жизни.
Вместе разъезжаем по странам, где я в последнее время провожу в основном курсы мастерства.
Монна была со мной и в Роттердаме, когда я перенес тяжелейшую операцию на сердце. А шесть
лет спустя, когда она оказалась в больнице на операционном столе, я вернулся из Америки после
выступления на Саммит Брасс (Sammit Brass) на 4 дня раньше, чтобы перевезти ее домой. Но
несколько дней спустя сам неожиданно свалился и попал в кардиологическое отделение. Монна,
еще совсем слабая, опять ухаживала за мной.
Так, вдалеке от родины России, одни, мы и теперь поддерживаем друг друга и ни одного дня
не проводим праздно. Заняты творческим трудом соответственно нашим возможностям. Время
проводим в основном за письменным столом и на природе: я пишу или играю, Монна пишет,
рисует или лепит.
Учеба в институте Гнеснных
Когда на конкурсе в Большой театр я играл "Концертное аллегро" Пескина, это сочинение не
было известно Табакову. Кто-то из коллег Табакова - кажется, это был Ян Францевич Шуберт,
фаготист Большого театра и преподаватель на кафедре института имени Гнесиных, созданной
Табаковым, - поздравил Михаила Иннокентьевича с успехом его ученика, который на конкурсе в
Большой театр играл новое, интересное сочинение композитора Пескина. Михаил Иннокентьевич,
конечно, порадовался моему успеху, но сказал, что испытал неловкость (буквально это прозвучало:
"Вынужден был хлопать глазами"), не зная, о каком произведении идет речь. Тогда я спросил, нет
ли у него желания послушать "Концертное аллегро"? Он замялся, но ответил: "Хорошо.
Приходите".
Я уговорил Владимира Ананьевича пойти в консерваторию (Табаков тогда преподавал в
консерватории и в институте) и сыграть Табакову незнакомое ему произведение. Мы пришли,
долго ждали у дверей 26-го класса, где всегда занимался Табаков, но он не принял нас. На этот раз
я испытал неловкость перед Пескиным и был оскорблен вместе с ним. Как видно, происшествие на
заключительном концерте Всесоюзного конкурса не было забыто моим профессором. Почти год
после этого инцидента я не ходил к Табакову.