[7] делал что мог для облегчения ужасающей нищеты, которую наблюдал в бессолнечных вонючих улочках столицы. Он почти постиг, что толкало мужчин и женщин, всю жизнь лишенных почти всего, кроме нутряной воли к выживанию, когда они с такой свирепой яростью набрасывались на тех, чьи аристократические каблуки вновь и вновь толкали их, сбрасывая в клоаку.
Улучшилось ли теперь положение в Париже? Он слышал, что у богачей там теперь иные лица, иные имена; но они все еще ездят в своих роскошных каретах, а бедняки с впалыми от голода щеками безмолвно глядят на них. Ротье видел в нищете болезнь, более страшную даже, чем проказа, и он знал, что больше всего от нее страдают дети.
И он позволил мужчине взять его за локоть, позволил быстро провести по темным переулкам за Бидл-Кортом в полуоткрытую лупящуюся краской дверь и вверх по покосившейся лестнице в каморку с низким потолком, с сочащимися сыростью стенами, где сидела женщина, обнимая мертвого ребенка. Мужчина зарыдал, но женщина только в молчании смотрела на Ротье, все еще прижимая к груди свою маленькую дочку.
И потому Ротье опаздывал. И тут произошла еще одна задержка, когда он пришпорил лошадь за Найтсбриджской заставой. Вот тут его мысли обратились к грабителям с большой дороги: навстречу ему из теней густых зарослей по обочинам выехали двое всадников. Тяжелые плащи, шляпы, надвинутые на глаза, хотя вечер был теплым. Ему почудились дула глянце — вых пистолетов, выглядывающие из складок плащей. Его сердце отчаянно забилось, когда он придержал лошадь.
— Добрый доктор, — сказал один, — прошу, поедемте с нами. Неприятности никому не нужны, верно?
— Кто вы? — спросил Ротье. — Что вам нужно?
— Скоро узнаете.
Один из всадников взял поводья его лошади, повернул ее, и они зарысили по дороге назад. Всадники держались так близко к нему, что их могучие кони слева и справа от него толкали боками его худую клячу. Лица их оставались непроницаемыми, пистолеты целились в него. Проехав заставу, они свернули на север по Тайберн-лейн и остановились перед харчевней «Мавр» по соседству с погостом церкви Святого Георгия. Тут его ссадили с лошади. Зальце, куда они повели его, было переполнено попивающими эль рыночными торговцами и дубильщиками. После тишины снаружи шум оглушил его. По крутой лестнице они отвели его в другое помещение, и тут вновь была тишина, но иного рода. Тут находился всего один человек, сидевший за столом на середине комнаты: мужчина средних лет в непримечательном костюме клерка. В парике, очках, очень серьезный.
Пьер Ротье почувствовал, как по телу у него, будто вино, разливается облегчение, потому что этого человека он знал.