Правда, тесть меня зовет сыном. Враз признал. А ведь я того в жизни не слышал. Ни от кого. Ничего, кроме матюгов. Не верил, что оттаю, оживу, привыкну. Оказалось, к добру и привыкать не надо. Оно живет в нас. Внутрях. Только глубоко упряталось. Но сколупни заскорузлую корку зла, и под ней найдется все, что есть у обычных людей, — добро и сострадание, прощение и даже нежность. Их у нас даже больше, потому что не растрачены, хранились годами.
Возникай, кент! И не стопорись. Тут есть девки,'какие сумеют полюбить тебя больше жизни. И не спросят о прошлом. А коль сам ботнешь, поймут и признают своим, что не испугался довериться. За эту веру чистую сторицей взамен возьмешь. И не пожалеешь никогда, что променял «закон — тайга» на судьбу простую.
Жизнь одна, кент. Ее не так уж много нам осталось. И решиться на мое — труднее, чем опять вернуться в «малину». Там все привычно: яфзнь — игра. Но выигрыш берет смерть. Она никого не отпустила помирать на воле. А я надул ее. Слинял из-под носа. Я вытащил свой козырь и не отдам его никогда, никому. Я выиграл! Впервые и навсегда. А ты — решайся…
Знаешь, как зовется уже и моя деревенька? Свободное! Я жду тебя — в ней!
И еще. Тимофею от меня привет передай, коль жив он. Ему я судьбою своей обязан. За все. За то, что пусть под примусом, но заставил вкалывать. Слепил из меня вчерашнего — нынешнее мое. И, не потребовав навара, подарил жизнь…»
Цыбуля уехал ранним утром первым поездом.
Далеко впереди, над лохматыми сопками всходило солнце. Там начинался новый день.
Поезд набирал скорость. Торопливо убегали из темноты вагоны. Вот и все. Последний загорелся, засветился в лучах. За сизым туманом в предрассветных сумерках скрылось из виду Трудовое…