— Сходил бы, Василь Василич, за черемшой. Всем к обеду. На кирзухе зубы не сберечь.
— А почему я? Черемшу не видел еще ни разу.
— Митрич покажет. С ним вместе и наберете.
— Стану я условника спрашивать! Только этого мне и недоставало! Да кто он такой, чтоб я, доверенное лицо страны, ка- кого-то негодяя просил мне помочь! — покрылось пятнами лицо Василь Василича.
Ванюшка не выдержал, встал молча, взял рюкзак и, не оглядываясь, пошел к распадку.
Больше двух лет жили парни бок о бок. Не понимая, чураясь Василь Василича больше, чем всех сучьих детей, вместе взятых.
Сегодня Ефремов обещал охране передать почту с охранниками, приехавшими в Трудовое на мотоцикле.
— Сам я сюда поспешил, а ваши в баню заторопились. Потом в столовую пойдут. Получат хлеб в пекарне. Пока управятся, я вернусь, отдам им почту. Там писем много. Василь Василичу целых три письма. Всю ночь читать будет, — пообещал он весело.
И охранники теперь нетерпеливо оглядывались на дорогу. Почта, да еще здесь, в тайге, была единственной нитью, связывавшей людей с домом.
Почта… Придут письма и условникам. Разгладятся на время усталые морщины на лицах. Сколько новостей, смеха, радости! Как долго будут всматриваться в дорогие, такие далекие лица родных, детей, которые еще помнят, еще ждут. Всю ночь будут вздыхать, прижимая к усталому сердцу фотографии детей. Словно не клочок бумаги, а теплые руки и головенки ребятни прилягут на время рядом, зашепчут, знакомо картавя, сокровенное:
— Папка, а мы тебя всегда ждали. Даже ночью. Как Деда Мороза, как сказку. Ведь ты больше никогда не уйдешь? Правда?..
Без времени, без детства, без тепла поседели головы жен и детей. Не сказкой, живым бы вернулся. В чудо давно перестали верить.
А условники помнили их теми, какими оставили, у каких отняли. В тот день… Самый черный в жизни каждого. Его нужно было суметь пережить.
На свою беду, уходя, оглянулись. Увидели горе. Так и запомнилось оно. Внезапное, злое. Оно иссушило всех. Оно возвращало ночами, во снах, тот последний миг. Ту секунду — застывших, словно окаменевших от горя жен и крики детей, какие не выморозили годы, муки, болезни:
— Папка, не уходи!
Да разве своею волей? Разве виноват в случившемся? Кто же себе пожелает горя? Никто не угадает заранее свою судьбу.
Условники помнили прежнее. И, не слыша годами голосов детей, не забыли лепет, смех, песни, давно забытые в их домах. В них все это время жила зима. Весны не было. Она умерла в тот день навсегда.
Когда Ванюшка, набрав полный рюкзак черемши, поднимался из распадка вместе с Митричем, к костру подкатил мотоцикл с коляской, загруженной доверху.