— Тьфу, черт! Как в склепе! Откуда вас такая прорва здесь взялась?
Дядя присел на пол. Из-под ноги крыса метнулась.
— Вот падлы мерзкие! Научились у нас от глаз людских по подвалам дышать. Ишь, вонь какую развели! Как в парашу окунулся. Коли не горе — не вернулся б сюда, — сплюнул медвежатник.
Прокушенная рука ныла. Дядя помочился на нее. Шикнув в угол, лег на прежнее место. Поджал под себя ноги. А вскоре уснул.
Он и не знал, что. спит под надежной охраной. Весь район, прилегающий к скверу, охранялся милицией. В подвал, где прятался Дядя, не вошли, лишь поверив дворнику.
А утром, чуть свет, проскользнул законник мимо постового, принявшего Дядю за жильца дома.
Ксивы у пахана были в полном порядке. И он не сморгнув, без тени страха, выдержал проверку документов в поезде.
Когда вышел на следующий день в Ново-Тамбовке, первым делом зашел в столовую, отоварился в магазине. И, спустившись к морю, пошел берегом, по серому, мокрому песку.
Волны, накатываясь на берег с шипением, заливали следы пенной, мутной водой, смывали их. Оставляя после Дяди ровный гладкий берег. Словно и не прошел здесь никто.
«Вот так и в жизни. Был ты иль нет, кто вспомнит? Ни заплакать, ни пожалеть, ни выпить за упокой души некому. Разве
кенты пошлют вдогонку десятка два грязных проклятий. А через пяток лет и вовсе забудут, что жил такой на свете. По Цапле и то баба, поди, выла. Дрозда, совсем негожего, хоть курва оплакала. На мою могилу кобель и тот не поссыт», — подумал Дядя и перекинул рюкзак с одного плеча на другое.
— Слава Богу, от Ярового смылся. Здесь он меня хрен сыщет. Нашел портсигар — вещьдок.[23] Ну и нюхай теперь его. А меня здесь твои руки не достанут, — радовался Дядя.
Море монотонно шумело. Волны, как послушные кенты, кланялись в ноги, лизали сявками сапоги.
— Вот бы капать где-нибудь здесь в старости, забыв про фарт.
Пахан не торопился. Он всегда любил море. И хотя ни разу не пришлось жить у его берегов подолгу, всегда считал, что не стань он вором, сделался бы рыбаком.
Законник и не заметил, как морские волны неспешно прижимали его к прибрежным скалам.
Фартовый не придал этому значения, а прилив набирал силу постепенно. До Заброшенок оставалось километра четыре. Дядя был уверен, что успеет до прилива. И не зная, что над морем сумерки спускаются быстро, перешел в распадок, прибавил шагу.
Волны уже взгоняли его на скалы, подхлестывая с шипеньем, как кенты на разборке. Вот одна, Цаплей, размахнувшись, оплеуху отвесила. Вторая — Дроздом, в самое мурло плюнула. Ты ей хоть сто хренов за пазуху, знай свое — в бока, в спину толкает. Грозится, белея харей. Сатанеет от зла.