– Ваша милость! Очнулся! Я же говорил – ничего ему не станется! – Палач проговорил это с нескрываемой радостью.
– Без тебя вижу. Ну и как мы его теперь забирать будем?
– Чего? Как это – забирать?
– Как забирать! Ты болван, что ли, – не знаешь, как забирают?! Берут и забирают!
– Но инквизитор…
– С твоим инквизитором разговор особый будет! Позже! Как и с тобой! Сколько этот еретик у вас провисел? А?!
– Так мне это неведомо – я дни не считаю, да и ни к чему это мне по службе знать.
– Вот за глупость кнута и отведаешь! Некоторые вещи знать надо обязательно! Вторая неделя давно уж пошла, как он у вас закрыт, а обвинение суду до сих пор не предоставлено. Ни слова о нем вообще – будто не было такого человека. Не говоря уже о том, что членовредительством здесь без судебного соизволения занимаетесь. Раз так, то теперь он суду переходит, и уже суд, именем короля, решать будет. И скажи мне, морда тупая: как он теперь пойдет на этот суд? На сломанных ногах? А?!
– Так надо подождать, пока заживут, – на нем все быстро заживает, да и ломали мы с умом – аккуратно и бережно.
– Ну и придурок же ты! Так! Бери моих солдат, хватайте этого обломыша – и тащите. Там во дворе тележку видел – вот на ней в темницу королевскую и отвезете.
– Так это… надо бы дозволение инквизитора получить.
– Инквизитор самолично, что ли, тележкой распоряжается?! Бог ты мой! Да что ж такое у вас на тележке этой возят? Алмазы? А?!
– Мусор из камер и дерьмо – в подворье золотарей свозим, ниже по улице.
– Морда твоя лживая, не рассказывай, что без инквизитора к этой вонючей колымаге прикасаться нельзя! Если ты еще раз попробуешь что-нибудь не то вякнуть, то прокатишься на ней сам. В то самое подворье или даже в ров городской. Дело уже к вечеру идет – меня ужин ждет, а я здесь с вашим идиотизмом разбираться должен.
– Понял, ваша милость, не повторится. Сейчас – только в колодки закуем и отвезем в целости и сохранности.
– В колодки? И ты всерьез думаешь, что он способен сбежать?! И где только инквизиторы таких болванов находят…
– Не знаю, способен или нет, а Барука он третьего дня, когда тот ему ноготь сорванный варом замазывал, так за ладонь ухватил и рванул ловко, что запястье сразу переломал. И это в беспамятстве. А в памяти что сделать может, так и страшно подумать… Силищи в нем как у пары быков. Сердце черное – не шутка: в Империи за одно прикосновение к нему на сухой кол посадить могут, а ведь это неспроста. Кнут со свинчаткой по такому делу как благо принимают – легко, стало быть, отделался.
– Здесь вам не имперская земля – здесь у нас народ не трусливый и все всегда по закону делает. Ну а кто не делает, того мы… Пошевеливайтесь, беременные слизни: мой ужин стынет! Я, если холодное ем, злюсь очень, а когда я злюсь, то нехорош делаюсь. Так что не стой с разинутым ртом!